Алеся Буневич – белоруска, которая более двух лет провела в тюрьме и дважды покидала родину из-за режима Лукашенко.
С 2010 года Алеся участвовала в оппозиционном движении и протестах против Лукашенко. В 2021 году она первый раз уехала из страны, переехав в Литву. В Вильнюсе она была директором магазина А2.print, который в том числе продавал белорусскую национальную символику: бело-красно-белые флаги, футболки с гербом "Погоня" (власти Беларуси считают их экстремистскими символами и преследуют за них) и многое другое.
В 2022 году Буневич поехала в Беларусь – как по личным причинам, так и для того, чтобы, по ее словам, "посмотреть место в пограничной зоне для людей, которые переходят границу". Там ее арестовали. Сначала ее обвинили в терроризме, но потом заменили статью на "незаконное пересечение границы" и дали 3,5 года колонии. После освобождения в мае 2024 года (срок сократили на апелляции) Буневич все-таки смогла выехать обратно в Литву, несмотря на то, что была под надзором.
Алеся Буневич рассказала Настоящему Времени, как отбывала срок и как общалась с другими политзаключенными.
– Как вы сейчас себя чувствуете?
– Чувствую я себя, честно говоря, счастливой. Потому что впервые с того дня, как я вышла на свободу, я действительно ощущаю себя свободным человеком. Я понимаю, что закончилась эта часть ужасной истории.
– И вы прямо сразу, без отдыха, решили окунуться в дела?
– Да, честно говоря. Просто я поняла для себя, что когда начинаешь останавливаться, пытаешься как-то расслабляться, копаться в себе, то это тебе только делает хуже. Поэтому надо сразу браться за какое-то дело, не давать себе ни момента никакого расслабления. Это как в СИЗО и в колонии: когда ты даешь какую-то слабину – в этот момент тебя просто съедят. Так же и в целом по жизни. Если сразу не начинать что-то делать, то в итоге это выльется в депрессию.
"Хуже Гродненского СИЗО, наверное, ничего нет. Не знаю, как там выживают"
– Вы можете просто перечислить, в каких местах вы сидели в Беларуси и сказать, где было лучше, а где хуже?
– Если говорить про ИВС (изолятор временного содержания – НВ), то я сидела сначала в Гродно, там было более-менее. А вот в Могилеве в ИВС был просто трэш, отношение и условия были очень жесткие.
Если про СИЗО говорить, то наоборот: Могилевское СИЗО довольно строгое, но относительно чистое, аккуратное, камеры в нем не такие маленькие. А в Гродно, когда я зашла внутрь, я подумала, что это просто трущобы какие-то, просто ужас. Мне кажется, хуже Гродненского СИЗО, наверное, ничего нет. Не знаю, как там мужчины выживают, там просто нечем дышать. Там маленькие-маленькие камеры, 2.30 на 3.10 метра, очень маленькие, и все. Ты протягиваешь руку – и вот сразу туалет. Где кушаешь, там и… не кушаешь.
Колония женская – тут нечего говорить, это точно не общий режим, скорее ближе к строгому. Женщин ставят в такое положение, когда ты действительно должен просто думать только про свои базовые потребности. Ты не думаешь о высоком, ты не думаешь про какие-то планы, ты в основном живешь одним днем и думаешь: что мне завтра съесть на завтрак, потому что завтра будет что-то невкусное, в какое время мне помыться между дежурствами, когда это разрешено?
– Как вообще проходит время для заключенного в неволе?
– Часы идут быстрее, если привязываться к какой-то деятельности. Мне по жизни интересны какие-то конкурсы, сценарии, участие в чем-то, пение, танцы. Поэтому, я, пока могла, пока мне это позволяли, в этом участвовала.
Когда всего этого нет (а надо учитывать еще и то, что в последнее время в колонии с библиотекой были очень большие проблемы, потому что не было сотрудника и попасть туда было нельзя), то почти все твое время – "свободное". Но его в принципе немного, потому что ты, кроме работы, выполняешь много дежурств, общественных работ, это обязательно для всех.
Сажем, разгрузить фуру мебели в 20-градусный мороз голыми руками – это нормально просто. Да, женщины это делают, на них можно там возить и возить. Так что реально свободного времени у заключенного особо и нет. Письма пишешь, понятно, да, книги пытаешься читать. Но, к сожалению, все хуже и хуже становилось с этим.
– Как на вас повлияло заключение?
– Повлияло, конечно, сильно, как и на каждого, наверное, кто оказался в такой ситуации, за решеткой. Ты просто пытаешься вынести из этого какие-то для себя уроки. Пытаешься понять, что может быть хорошего в этой ситуации, как бы это странно ни звучало.
Я по жизни очень эмоциональный, несдержанный человек. А в тех условиях, в колонии, ты учишься как-то себя сдерживать, быть более чутким к другим людям, более терпеливым в том числе к каким-то негативным проявлениям. И многое оправдываешь в каком-то смысле. Я сейчас не про сотрудников, конечно, а про сокамерниц. Потому что ну просто с ужасными историями женщины сидят рядом с тобой. И конечно есть какие-то моменты, которые в каком-то смысле тебя воспитывают.
Вместе с тем тебе очень страшно: что вот сейчас так держишься, держишься, уже более двух лет держишься. А потом бац, и что-нибудь такое произойдет взрывное. И очень страшно, что это может отразиться на твоей семье, на семейных отношениях. Именно поэтому бывает страшновато в этом смысле.
"Большинство тех, кого в Беларуси называют "экстремистами", – классные, образованные, успешные люди"
– С кем из знаменитых людей вы сидели, из заключенных?
– В принципе, ты много с кем видишься, но мне просто так не позволяли ни с кем общаться. Был конкретно запрет: будешь с кем-то разговаривать, к кому-то подходить – пойдешь в ШИЗО. А мне здоровье было дорого, и чаще всего я этого не делала, да.
В принципе, все люди (в колонии) были между собой знакомы по-своему. Все люди очень классные, и большинство тех, кого в Беларуси называют "экстремистами", ну, правда, очень классные, образованные, успешные люди, с которыми приятно проводить время.
– Что вы можете рассказать про Дарью Лосик, Марфу Рабкову, про условия их содержания, что вы видели?
– Я вот как раз против того, чтобы что-то про них говорить, потому что я знаю, что много кто просто получал (что-то плохое) после таких интервью. Поэтому я бы не хотела про это говорить. Выглядят они хорошо. Но что у них происходит внутри, в душе – конечно, это совсем другое дело.
– Как именно на вас давили в местах заключения, каким репрессивным мерам вас подвергали?
– Не скажу, что на меня так уж сильно давили по сравнению с другими заключенными. Но самое неприятное в этой ситуации – что ты понимаешь, что ты просто каждый день находишься под контролем, причем под контролем в том числе со стороны тех же заключенных. Это помимо того, что сотрудники тоже все время проявляют к тебе интерес: вызывают тебя на разные беседы, начинают копать моменты 10-летней давности про твоего ребенка, про твою семью, потом расспрашивают про твои планы на будущее.
У меня ситуация вообще была сложная – в том смысле, что муж и ребенок за границей находятся. А они начинают тебе говорить, что мол, они тебя предали. Идет постоянное психологическое давление.
Когда ты что-нибудь нарушаешь в колонии, скажем, какие-нибудь пункты правил внутреннего распорядка, тебе идет наказание за это. Либо это ШИЗО, это самое последнее, самое жесткое наказание. Но могут быть и более "мягкие" наказания: это, скажем, когда тебя лишают права на свидание, короткое или длительное. И разные другие методы тоже есть.
Например мы, наш отряд, который раньше никогда ничего не выигрывал, выиграли конкурс самодеятельности. Тема была – "Белорусские народные песни". И мы конкурс выиграли, получили диплом первой степени. Вот за это нам должны были дать какое-то поощрение, что-то хорошее тебе предоставить за это. А в итоге получилось, что я получила за это рапорт и меня лишили длительного свидания. И мой папа не смог приехать ко мне на последнее свидание, которое у меня должно было быть (мать Алеси умерла несколько лет назад – НВ).
– Вы сами пели на этом конкурсе?
– Я там выступала как режиссер-постановщик, пела, участвовала в самой постановке. Там просто подобралась команда довольно классных девчонок, с разными статьями, не только политические, но политические в том числе. Очень классная команда собралась, и да, мы участвовали. Было очень классно, но подробности рассказывать я, к сожалению, не могу, потому что каждое слово, сказанное тут, потом отзывается тем, кто остается там, в тюрьме.
Я на себе это тоже ощутила и ощутила другие многие нюансы. Только расскажешь что-нибудь хорошее – и это хорошее сразу хоп, и нет больше хорошего ничего.
– А что было самым сложным в заключении именно для вас и какие были у вас бытовые условия?
– Самым сложным лично для меня, наверное, было то, что я не могла видеться с сыном, потому что он был за границей. И я понимала, что если его в Беларусь привезти, то это может вылиться во что-то очень серьезное, учитывая то, как мне угрожали в первые дни заключения. Поэтому это было, наверное, самое сложное.
А бытовые условия там разные. В колонии разные здания, и в разных зданиях разные бытовые условия. И вот в моем последнем отряде, где я была, они были ужасные. Я думала, что такого больше не существует нигде: там, к примеру, когда ты сидишь на унитазе, ты коленками просто упираешься в того, кто сидит напротив тебя. Да, вот такие условия в гомельской колонии.
Такое ощущение, что сама система просто работает таким образом, чтобы женщина все время думала: как бы ей помыться? Реально у тебя ни на что больше нет времени. Это твое самое главное стремление: если ты к себе относишься с уважением, к своему организму, то ты все время думаешь, как бы тебе нормально поесть и как бы нормально помыться. Все.
"Первое, что я сделала – нормально помылась, приняла душ, столько, сколько мне хотелось"
– Как вас освободили?
– Ну, я знала, когда мой срок в колонии закончится, – третьего мая, я это точно знала. Но, конечно, я также знала, скажем, историю Полины Шарендо (белорусская политзаключенная, которой уже в колонии добавили новый срок в один год за "злостное неповиновение требованиям администрации исправительного учреждения" – НВ). Были такие слухи, что могут не выпустить, что будет очередное уголовное дело. Тем более, что у меня была такая история: последние три месяца сильно они (администрация колонии) давили на меня. Со всех сторон были какие-то проблемы, со всех сторон было давление: и просто унижение, и все остальное. Поэтому было страшновато.
Но потом, когда у меня прошел суд и мне назначили судом нахождение под надзором, и даже несмотря на то, что у меня было очень много ограничений по надзору, даже у охранников было ощущение, что хух, типа надзор, нормально, тебя можно не трогать.
– Когда вас освобождали, какие у вас мысли были о том, что первым делом сделать на свободе?
– Ну, когда меня освобождали, во-первых, освобождали меня одну, а это очень большая редкость, обычно по несколько человек освобождаются. И я долго очень сидела одна в отдельном кабинетике и думала, что что-то, наверное, идет не так, потому что очень долго я сижу одна, и что что-то происходит, и сейчас меня не выпустят. Был большой страх на этот счет.
И даже когда я вышла, меня сотрудники сопровождали, хотя они не должны были это делать. Поэтому у меня был страх, что просто могут еще что-то получить и те люди, кто за мной приехали.
Но нет, слава Богу, все, в принципе, было нормально. Меня встретили, подарили мне мои любимые ландыши, очень много. Они у нас росли в колонии, но до них дотрагиваться было нельзя, потому что они не на нашей территории росли, и это уже считается нарушением.
Когда меня уже встретили, то первое, что я сделала, когда мы просто поехали на квартиру, – я нормально помылась. Нормально приняла душ, столько, сколько мне хотелось, и с теми средствами, с какими мне хотелось.
"Прозвучала фраза "вами заинтересовался следователь". Я собралась и поехала"
– Когда вас выпустили, у вас уже тогда были мысли уехать из Беларуси? Вы сразу знали, что надо бежать?
– Нет, я не собиралась уезжать, я правда думала, что может быть, не все так плохо.
Пока ты находишься за решеткой, в полной информационной изоляции, ты не понимаешь, что происходит. Но как только ты попадаешь на волю и начинаешь информацию какую-то находить, все меняется.
Тогда у меня в любой момент могли проверить телефон, потому что я была под надзором, и я боялась что-то где-то искать (в интернете). Поэтому в основном ты разговариваешь с людьми, чтобы что-то узнать, с мужем в том числе. Он мне что-нибудь рассказывает. И ты тогда начинаешь понимать, за что сейчас задерживают, что сейчас происходит.
В принципе, это и в колонии тоже было понятно, когда заезжают девчонки со сроками от шести лет за то, что кому-то задонатили, просто сделали доброе дело. И как бы хороших мыслей по этому поводу нет.
Поэтому очень быстро после выхода я поняла, что, наверное, надо что-то с этим делать. И плюс просто с каждым днем усиливалось давление и усиливался контроль. Вот поэтому я и решила уехать.
– Почему вы все-таки решили бежать из Беларуси, несмотря на надзор, и как это прошло?
– В какой-то момент мне начали делать более жесткие условия надзора: я не могла из города выехать, не могла из дома определенное время выйти. Но это как бы было полбеды. Но мне еще сказали, что мне надо дополнительно отмечаться приезжать, в дополнительные дни, и что меня могут привлекать к каким-то общественным работам и могут приехать ко мне домой проверять меня в любой момент.
А в какой-то момент прозвучала фраза, что "вами заинтересовался следователь". Так, думаю, ладненько, следователь. Это, в принципе, нехорошо. А я хотела, чтобы ко мне в Беларусь приехал сын, потому что я его много лет не видела. И он тоже не видел деда, не видел родных очень много времени.
И в тот момент я решила, что нет, я не готова рисковать ребенком. Тем более что меня в первое время после ареста очень сильно шантажировали и давили на меня именно через сына. Поэтому когда я поняла, что он приехать ко мне в Беларусь не сможет в принципе, что мне было еще думать? Думать особо не было о чем. Так что я собралась и поехала.
Если ты знаешь, что имеешь возможность съездить в Беларусь, то у тебя руки не развязаны. Ты боишься лишний раз поучаствовать в какой-то акции, боишься где-то высказать свое мнение, боишься к себе какое-то внимание привлечь, потому что, ну, ты же домой будешь возвращаться. А теперь уже ощущение такое: ну, типа все, уже домой уже никак не попадешь.
– Ваша первая эмиграция, до посадки, отличалась от второй, после заключения?
– В принципе, моя первая эмиграция в некотором смысле была более сложная, чем вторая. Потому что тогда я понимала, что у меня все еще есть возможность съездить домой. И это был просто личный такой выбор: либо ездить, либо не ездить, бояться и не бояться.
Но я уже тогда понимала, что в конце концов, рано или поздно поездка в Беларусь может закончиться заключением.
Сейчас, конечно, тем, кто, планирует то же самое, я просто не советую делать как я и ездить в Беларусь. Говорю: пожалуйста, если даже у вас какая-то срочная необходимость, пожалуйста, просто не ездите туда, не надо. Это риск, который не оправдывается, абсолютно.
Вы тут, у вас здесь есть все, и будьте, пожалуйста, тут. Пожалуйста, не делайте глупостей, не ездите лично, не возвращайтесь в Беларусь, даже если есть какая-то срочная потребность поехать, например, по имуществу что-то там сделать. Риск неоправданный. В Беларуси все (люди) "на карандаше". И даже в колонии говорили о том, что все готовятся к 2025 году, готовятся к тому, что каждый, кто где-то был замечен, будет, скажем так, нейтрализован, его предварительно могут задержать.
– Тогда почему вы все-таки решили поехать в Беларусь в 2022 году? Вы иначе оценивали тогда риски? И отговаривали ли вас тогда ехать ваши близкие?
– Ну, в принципе, у моего папы тогда не было понимания, что мне может что-то угрожать. Поэтому мы с ним спокойно обсуждали мой приезд и какие я должна была решить вопросы – как раз тогда годовщина смерти мамы была.
Ну и, честно говоря, я ехала еще и по определенному делу: кроме своих дел, было конкретное дело, ради которого я ехала и за которое я попала потом за решетку.
Сделала бы я то же самое или нет снова, зная риски? Наверное, сделала бы. Потому что надо было (Буневич помогала в разработке маршрутов эвакуации преследуемых режимом Лукашенко людей – НВ).
– Что вы планируете сейчас делать?
– Планирую дальше заниматься своим бизнесом. В 2022 году я успела буквально два месяца поработать в магазине-мастерской А2.print, где мы сейчас находимся. Он раньше был совсем маленьким, но благодаря моей команде, моим девочкам за то время, пока я находилась за решеткой, расширился. Магазин стал больше, больше стало у нас сотрудников, больше клиентов, которые к нам обращаются. У нас много клиентов, много друзей, короче, это то место, которое успело стать для меня родным.
И я хочу дальше пробовать, работать, развивать тут все. Хочется сразу понять, какой у нас ассортимент, какие запросы есть. Надо посмотреть, чтобы это все было и интересно, и прибыльно в том числе. И одновременно хочется участвовать также в каких-то мероприятиях и общаться с людьми, получать положительные эмоции.
У меня много разных планов, в том числе с девочками, которые были со мной в колонии, в СИЗО. Я думаю, что постепенно мы все реализуем.
А главное для меня, конечно, – побыть с семьей и здоровье наладить, потому что колония мне подорвала очень здоровье.
– Вы очень оптимистично настроены.
– Это от того, что ты живешь все время (а особенно в последнее время) под таким даже не то что давлением, а просто видишь такой дамоклов меч, который занесен над твоей головой. И ты все время думаешь, откуда и в какой момент прилетит, и что прилетит, и чем это закончится.
В колонии ты всегда думаешь: блин, отправят меня в ШИЗО или не отправят в ШИЗО, на 10 или на пять суток? И даже уже после выхода на волю ты думаешь про то, что тебя приедут просто проверять или приедут и скажут, например: а мы там вспомнили, что вы в 2021 году что-нибудь сделали. И думаешь, чем это для тебя может закончиться.
И когда я уже оказалась тут, за рубежом, наверное, первые два дня у меня не было еще понимания. И только потом, когда мы с мужем пошли просто гулять по городу, у меня такое ощущение было, что просто груз с плеч упал, когда понимаешь, что все закончилось. От этого очень классно, очень просто и легко.
Боюсь, что меня может накрыть позже, потому что уже поразговаривала с девчатами, которые освобождались раньше и находятся тоже в эмиграции. Многие говорили, что где-то через месяц у них началось такое самокопание, волнение за тех, кто остается в Беларуси. И их накрывало понимание, что ты, в принципе, беспомощен и им не можешь ничем помочь, даже себе не знаешь, как помочь. Так что может быть и такое тоже. Но пока что я про это думать не хочу, пока что у меня нормальный позитивный настрой. Хотя я очень боялась и очень рада, что у меня есть такая поддержка со всех сторон.
Разговор с Алесей Буневич проходил на белорусском языке. Он был переведен на русский и отредактирован, чтобы сделать текст более простым для восприятия.
