Водоворот

Сцена первая

Любашин вышел из департамента культуры и пошел по улице. Несмотря на начала сентября, было прохладно, дул промозглый сильный ветер, на небесах собирался дождь. Но Любашин ничего этого не видел, он слишком углубился в собственные мысли. А они заслоняли от него все, что происходило вокруг. Даже если бы началась метель, то, возможно, он бы этого сразу и не заметил.

Только что произошло то, о чем говорилось давно, чего очень боялись, но надеялись, что не случится. Руководитель департамента культуры с сочувственным выражением лица, с извиняющей улыбкой на губах объявил, что театр снимается с государственного иждивения и отправляется в свободное плавание. «А там, уж как получится, выживет, значит, выживет, а если не выживет, то так тому и быть — придется навсегда закрыть его двери».

Чиновник, грустно глядя на Любашина, пояснил, что город больше не может финансировать такое количество учреждений культуры; в стране — экономический кризис, доходы бюджета падают. И городские власти приняли решение о резком уменьшении субсидирования всей этой сферы. Не только их театр попадает под это сокращение, есть целый длинный список. А потому ни о какой дискриминации речь не идет, наоборот, в департаменте очень надеются, что коллективу удастся выжить в новых нелегких условиях. Более того, они готовы оказать ему поддержку, правда, только моральную. А вот в чем она может заключаться, собеседник Любашина не уточнил. А он и не стал спрашивать, прекрасно понимая, что это не более чем произносимые в утешении ритуальные слова, не несущие никакого полезного содержания.

Начался мелкий холодный дождик, но Любашин лишь быстро взглянул на небо, откуда падали противные капли, и даже не стал раскрывать зонтик, снова погрузившись в свои грустные размышления. Ему ли не понимать, что прекращение государственного финансирования означает физическую смерть их театра. Вопрос лишь времени. Собственных доходов никогда не хватит для выживания. Их настолько мало, что они не покрывают даже фонд заработной платы. А ведь помимо этого есть огромное число других расходов. Из каких источников их покрывать?

Что он, директор театра, скажет коллективу? Собирайте манатки и расходитесь по домам. Больше ничего придумать он не в состоянии. А где люди найдут работу? Количество театров, различных театральных проектов катастрофически сокращается. И без того город переполнен безработными актерами и актрисами. А он, Любашин, на последнем собрании клятвенно заверил людей, что они не закроются, что их финансовое положение стабильно. Не то, что он тогда соврал, скорее, приукрасил положение, хотя слухи о возможном снятии с довольствия уже ходили. Но он был уверен, что его связи помогут не оказаться в числе этих изгоев.

Так, поначалу все и было, сам руководитель департамента культуры заверил Любашина, что его театру ничего не угрожает, и они могут спокойно работать. После чего Любашин окончательно успокоился и даже расслабился. И перестал думать об этой проблеме, ничего не предпринимал, чтобы найти какие-то дополнительные источники для подпитки деньгами. И до вчерашнего дня он пребывал в уверенности, что все так и будет продолжаться. Пока не раздался звонок из канцелярии учреждения, и Любашина не пригласили на прием к самому его начальнику.

Стало сразу же тревожно, в груди тут же образовался тяжелый комок, который больше уже не исчезал. Вот и сейчас он ощущает его присутствие. И, судя по всему, он обосновался в теле надолго. И если не будет найдено решение, то может долго не рассосаться. Вот только, как его найти?

Любашин с тоской подумал, что еще всего два дня назад все было так замечательно. Театр работал, обсуждались планы по постановкам, приглашение режиссеров со стороны, даже дополнительный набор актеров. Теперь все это придется перечеркнуть жирной чертой. Какие к черту новые спектакли, хватит ли денег поддерживать то, что уже есть в репертуаре? В этом вопросе у него существуют большие сомнения.

Расстояние между департаментом и театром было довольно приличным, но Любашин даже не заметил, как его преодолел под проливным ливнем, в который перешел поначалу лениво моросящий дождик. Весь мокрый он вошел в фойе и, не обращая внимания на удивленные взгляды своих коллег, быстро прошел направился в свой кабинет. Он так и не решил не только, что делать дальше, но и в какой форме и когда объявит коллективу о том, что их ждет в ближайшее время.

Сцена вторая

Любашин уже полчаса сидел в своем кабинете, практически ничего не делая. Он понимал, что коллектив ждет от него разъяснений об их будущем. Хотя он никому не сообщил о том, что его вызвали в департамент, но не сомневался, что слухи об этом уже распространились. В театре это всегда происходило с какой-то невероятной космической скоростью. Каким образом все узнавали о новостях, для него было загадкой, но это почти всегда происходило. Он уже привык к тому, что ничего скрыть тут надолго невозможно.

Но объявить о том, что, скорее всего, в самом недалеком будущем их ждет закрытие, Любашин все не решался. Он представлял, какое негодование вызовет его сообщение, какой невообразимый галдеж тут же поднимется. И все это обратится против него, ведь совсем недавно он заверял, что им ничего не угрожает. Получается, что он всех обманул. Что же в таком случае ему делать?

Любашин снял трубку и набрал номер.

— Яша, зайди, — попросил он.

Через пару минут в кабинет вошел финансовый директор театра Яков Блюмкин. Он прошествовал к письменному столу и сел напротив Любашина.

— Был в департаменте? — спросил Блюмкин.

— Уже известно? — в свою очередь спросил Любашин.

— Весь театр гудит, никто точно ничего не знает, но все говорят, что новости плохие.

— Не просто плохие, а хуже некуда, — хмуро подтвердил Любашин.

— Закрывают? — ахнул Блюмкин.

— В каком-то смысле, да. С Нового года нас лишают бюджетного финансирования. Переходим на самоокупаемость. — Директор театра выжидательно посмотрел на своего заместителя. — Что скажешь, дорогой Яков Ефимович? Ты у нас единственный в театре еврей, все теперь зависит от тебя. Выручай.

— Еврей — это еще не волшебник, Николай. Я давно предполагал, что однажды это случится.

— И что?

Финансовый директор развел руками.

— Как видишь, результаты не позволяют нам быть оптимистами.

— Я это и без тебя знаю. Но теперь обстоятельства изменились, надо спасаться. Где спонсоры? Их становится только меньше.

— Я постоянно веду с кем-то переговоры. Но никто не желает нам помогать. Наш театр слишком мал и незаметен, нас спонсировать нет никакой выгоды. Посадочных мест немного и заполняются в самом лучшем случае наполовину, пишут о нас мало и редко хорошо. Кто станет вкладывать деньги в такой проект.

Какое-то время Любашин угрюмо молчал, он прекрасно сознавал правоту своего финансового директора. Как и свою вину; за годы своего директорства он мало, что сделал для изменения ситуации к лучшему. Да и зачем, если деньги сами исправно приходили без всяких усилий с их стороны.

— Что же делать, Яков? — спросил он.

— У нас есть почти полгода. Надо за это время все кардинально изменить.

— Легко сказать, — хмыкнул Любашин. — Как ты себе это представляешь?

— Я давно об этом размышлял, Николай. Нам срочно нужен новый главный режиссер.

— Ты запамятовал, у нас есть главный режиссер — Егор Тимощук.

— Во-первых, он не главный, а лишь исполняет его обязанности. Во-вторых, нам нужен совсем другой человек.

— Чем тебя Тимощук не устраивает? Я знаю, ты его не любишь, потому что он антисемит.

— Антисемит, — кивнул головой Блюмкин. — Но мало ли в мире антисемитов, всех не любить — никаких сил не хватит. Я не люблю его, потому что мне он не нравится, как режиссер. Как говорят в некоторых кругах, он не дает кассы. И уверяю тебя, не даст. Понимаю, он твой протеже, но сейчас не то время, когда следует исходить из таких критериев.

— Положим, протеже он не мой, а Дивеевой. Ладно, ты прав, — неохотно признал Любашин. — но представляешь, как взбеленится Валерия, если мы его переведем просто в режиссеры. Она и без того регулярно выражает недовольство, что я его официально не делаю главным.

— Знаешь, когда театр закроется, негодование нашей примы потеряет всякое значение. А если идти на поводу у нее, это непременно случится. Или ты в этом сомневаешься?

— Уже не сомневаюсь, — вздохнул Любашин. — Но кого назначить на эту должность? У меня подходящей кандидатуры на примете нет. Что скажешь?

Какое-то время Блюмкин молчал.

— Мне вчера стала известна одна новость. Пока о ней никто не знает, но мой знакомый финансовый директор из одного театра сообщил мне ее по секрету.

— Давай выкладывай, — нетерпеливо призвал Любашин, так как Блюмкин замолчал.

— Из Большого Академического театра увольняется Юхнов. Точнее, на самом деле его увольняют. В общем, история не совсем ясная, но может быть уже завтра он станет безработным.

— Ты с ума сошел! — Любашин даже поднял руки вверх. — Только нам ко всем бедам не хватает этого скандалиста. Насколько я помню, его выгоняют уже из третьего или четвертого театра.

— Возможно, я не считал, — пожал плечами Блюмкин. — Зато на его спектакли ломится зритель. И пишутся большущие рецензии.

— Ругательные.

— Разные. Много хвалебных и даже восторженных. Но даже, если ругают, это совсем неплохо. Куда хуже, когда совсем ничего не пишут, как о наших спектаклях. Другой кандидатуры не вижу, которая способна встряхнуть наше болото.

— Тебе не кажется, Яков Ефимович, что так недопустимо говорить о заведении, в котором ты получаешь зарплату.

— Сейчас тот случай, когда надо говорить правду. Или ты так не считаешь?

— Пожалуй, ты прав, — грустно вздохнул Любашин. И подумал, что если осторожный и практичный Блюмкин заговорил в таком ключе, значит, дела действительно хуже некуда. — Я подумаю над твоим предложением. А этот твой Юхнов согласится пойти в такой маленький театрик? Он же привык к большим и знаменитым.

— А это во многом зависит от того, насколько ты сумеешь быть убедительным. Прежде чем выходить на него, я бы на твоем месте хотя бы немного почитал о нем. Мой коллега говорил, что с ним трудно иметь дело. Но выбора-то у нас нет.

Сцена третья

Вся труппа собралась в зрительном зале. Любашин не без страха смотрел на сидящих людей, он не очень представлял, чем завершится это собрание. В целом коллектив довольно спокойный и управляемый, но есть несколько заводил, которые способны за считанные минуты раскачать всю ситуацию. И тогда, чем все это может кончиться, предсказать невозможно.

Любашин уже не первый раз с глубокой тоской думал о том, как все было замечательно еще пару дней назад. Все были во всем уверенны, а сейчас сплошная неопределенность. Но уже ничего не изменишь, можно только сожалеть об утерянном рае.

Он снова посмотрел в зал и почувствовал, как накаляется в нем атмосфера. Все вроде бы сидят спокойно, но по взглядам и жестам ощущается общее напряжение. Больше тянуть нельзя, пора начинать выступление.

Речь директора театра длилось не больше десяти минут. Но когда она завершилась, в зале повисла мертвая тишина. Лица людей отражали страх и растерянность.

Внезапно со своего места резко встала Дивеева — ведущая актриса театра, обладающая скандальным характером.

— Я правильно вас поняла, Николай Ильич, что через несколько месяцев наш театр перестанет существовать? — Ее звонкий сильный голос легко покрыл собой весь зрительный зал.

— Администрация театра надеется, что этого не произойдет, Валерия Станиславна, — ответил Любашин, не веря ни одному своему слову.

— И на чем основана эта ваша надежда? Весь наш коллектив просто жаждет об этом узнать.

Какая же она все же противная, подумал Любашин. Как жаль, что в свое время не избавился от нее. Да, только как это было сделать, никаких формальных причин для этого не имелось. К тому же супруга Тимощука.

— Мы как раз сейчас интенсивно занимаемся этим вопросом, — проговорил Любашин. — И совсем скоро обнародуем ряд мер. К сожалению, придется кое в чем ужаться, кое от чего отказаться. По крайней мере, на первое время.

— Хотите сказать, что предстоят увольнения?

Сразу же после этих слов Дивеевой по залу прокатился встревоженный гул. Больше всего люди боялись именно такого исхода.

— Мы сделаем все возможное, чтобы никто не был бы уволен. Яков Ефимович это может подтвердить. — Любашин повернул голову в сторону сидевшего на первом ряду Блюмкина.

Тот сразу же встал.

— Мы приложим все усилия для сохранения нашей труппы в полном составе, — заверил он. Но в его голосе не прозвучало уверенности.

— И мы должны верить таким неуверенным заявлениям, тут же отозвалась Дивеева и в упор посмотрела на Блюмкина. — Куда пойдет большинство актрис и актеров? Хороших мест практически нет. Николай Ильич, от имени всего коллектива мы хотим получить ваши гарантии, что никто не будет уволен. Все согласны с этим требованием?

Раздался оглушительный гул одобрения, и взгляды всего зала в ожидании ответа сосредоточились на директоре.

Любашина охватило сильное раздражение; случилось то, чего он боялся, эта скандалистка все же подняла всеобщую бучу. И как теперь выходить из положения?

— Мы не можем дать такой гарантии, Яков Ефимович не даст соврать, финансовая ситуация в театре сложная. Объясните, какая она, чтобы все знали. Выйдите на сцену.

Блюмкин поднялся на сцену.

— Николай Ильич прав, такую гарантию мы предоставить не можем. Семьдесят процентов наших расходов покрываются дотациями города и только тридцать процентов мы с вами зарабатываем сами. Но мы постараемся найти способы существенно повысить наши доходы. И скоро мы о них объявим. Дайте нам немного времени, мы не можем все сделать за один день. Я все сказал. — Финансовый директор, словно от греха подальше, поспешно спрыгнул со сцены.

— Вы все слышали, что сказал Яков Ефимович, — произнес Любашин. — Больше на данный момент нам добавить нечего. Поэтому предлагаю завершить наше собрание и разойтись.

— А что будет с новыми постановками? — выкрикнул Тимощук.

— Пока не знаю, но скорее всего, с ними придется повременить. — Любашин двинулся к лестнице, им владело одно желание — как можно скорей покинуть эту сцену, этот зал и сам театр и оказаться у себя дома вдали от этой напряженной обстановки, от разгневанных людей.

Сцена четвертая

Любашин приехал в свой загородный дом уже поздно, как раз в тот момент, когда вечер плавно переходил в ночь. Он предпочитал преимущественно жить здесь, а не в городской квартире. В этом небольшом поселке царили спокойствие и тишина в любое время суток, с трех сторон его окружал лес, который наполнял воздух чистотой и свежестью.

Этот дом Любашин построил пару лет назад. Он прекрасно сознавал, что это было сделано на нечестно полученные деньги: на неплановые премии, на откаты при закупке материалов и товаров для театра и по другим схожим схемам. Будучи по профессии режиссером и довольно неплохим сам он почти ничего не понимал в подобных комбинациях. Поэтому после того, как был назначен директором театра, стал искать человека, который бы наладил это прибыльное дело. Судьба его свела с Блюмкиным; оказалось достаточным одного разговора, чтобы они прекрасно поняли друг друга. И постепенно вместе создали целую систему, позволяющую перекачивать средства из театрального бюджета по своим карманам. В деле было задействовано трое: он, финансовый директор и бухгалтер.

С самого начали они решили, что воровать будут умеренно, чтобы не привлекать к себе внимания и уж совсем не обделять театр и труппу. А потому, чтобы накопить деньги на загородную резиденцию, Любашину понадобилось целых два года. Но, несмотря на нетерпение, он всячески сдерживал и себя и своих подельников. Правда, все равно какие-то слухи в коллектив просачивались, но точно никто так ничего не прознал. К тому же Любашин слыл либеральным руководителем, прощал людям многие их прегрешения; когда возникала необходимость, хлопотал за них. И нескольким сотрудникам реально помог. А потому никто против него не стал ни копать, ни выступать.

Любашин сидел на своем любимом месте — возле камина и хмуро смотрел на огонь. Он снова и снова обдумывал складывающуюся ситуацию. И все так же не представлял, что ему делать. Зато ясно понимал, что в самом скором времени может многого лишиться. В том числе, и этого не слишком большого, но очень уютного домика. Если театр закроется, то даже с его приличной пенсией, он, Любашин, не сможет содержать свою загородную недвижимость. Придется отказаться от нее, а он уже не представляет свою жизнь без этого владения. Да и от много другого тоже, например, от летнего отдыха на дорогих заграничных курортах. Какие уж тут к черту поездки за рубеж, в соседнюю область будет отправиться проблематично. Его ожидает скучная, печальная жизнь пенсионера, главная задача которого обеспечить себе элементарное проживание. А ему, несмотря на солидный возраст, еще так многое хочется. Пока он директор, пока театр работает, он может себе все это позволить. Но если они перейдут на самоокупаемость, всему придет конец. При условии если он не найдет решения.

В комнату вошла жена и удивленно посмотрела на мужа.

— Коля, почему не ложишься? Уже поздно, тебе же завтра на работу.

Любашин посмотрел на жену. Когда-то она была подающей надежды актрисой. Но он уговорил ее бросить карьеру и посвятить себя семье — ему и двум родившимся детям. За это он ей обещал разнообразную, комфортную и сытую жизнь. И свое слово сдержал. Но сейчас наступает такой момент, когда вся эта конструкция может обрушиться.

— Садись, Наденька, я хочу с тобой посоветоваться, — сказал Любашин.

Жена удивленно посмотрела на него, советовался он с ней редко, если дело не касалось их семейной жизни.

— Что-то случилось с кем-то из детей? — с тревогой спросила она.

— Успокойся, с детьми все в порядке. Я о другом. — Любашин, обходя некоторые подробности, описал ей ситуацию.

— Неужели театр закроют? — в голосе жены прозвучал неподдельный испуг.

Любашин невольно почувствовал раздражение.

— Мы с Яшей думаем, как этого не допустить.

— И что же он тебе советует? — Теперь в голосе жены прозвучало ирония.

Любашин знал, что Надя не слишком жалует его финансового директора, считает его сомнительным типом, а потому старался, чтобы с его женой Блюмкин пересекался как можно реже.

— Советует сменить главного режиссера. Он полагает, что с Тимощуком театр не спасти.

— В этом вопросе я с ним полностью согласна. Давно советовала заменить его. Но ты меня не слушал.

Любашин вздохнул, это было действительно так, жена неоднократно говорила ему, что Тимощук не тянет на главрежа. Но на тот момент его это не слишком беспокоило, поступление денег от города от качества спектаклей не зависело.

— Ты права, — согласился он, — но представляешь, какая буча поднимется, если я лишу Егора этой должности. Дивеева подымет грандиозный скандал.

— А что делать, Коленька.

— Делать нечего, — грустно согласился Любашин. — Вопрос другой, кем его заменить. — Он сделал паузу. — Знаешь, кого предлагает Яша?

— Кого?

— Юхнова. Что ты о нем думаешь?

Любашин знал, что в отличие от него, жена пристально следит за жизнью театрального мира. Он ждал ее ответа, она же не спешила с ним.

— И снова я согласна с Блюмкиным, это лучшая кандидатура. Только сомневаюсь, что Юхнов согласится.

— Почему ты считаешь, что лучшая?

— Я смотрела некоторые его постановки. Это сильно и необычно. Твой Тимощук и близко к нему не стоит. — На этот раз в голосе жены прозвучало презрение.

— У Юхнова не самая лучшая репутация, — возразил Любашин.

— Тебе для выживания театра нужны сильные спектакли или хорошая репутация главного режиссера? А он очень необычно мыслит, я всякий раз выходила с его постановок потрясенной. Напрасно ты не ходишь по театрам, — упрекнула жена.

— Мне своего хватает, — буркнул Любашин. — Значит, советуешь Юхнова. — Любашин почувствовал, что не слишком доволен выбором жены. Но то, что у двух таких разных людей, как его супруга и его финансовый директор, совпали кандидатуры, наводит на определенные размышления.

Сцена пятая

Юхнов вышел из театра, отошел от входа на почтительное расстояние, остановился и стал смотреть на здание. Им владело странное чувство, смесь облечения и сожаления. С одной стороны грустно от того, что его надежды в очередной раз не оправдались. Почти за три года работы удалось поставить всего два спектакля. Что и говорить, очень мало за такой немаленький срок.

С другой стороны можно радоваться тому, что все это, наконец, завершилось. В последнее время ему просто не давали работать, откровенно третировали, намекали, а то и прямым текстом говорили, что пора увольняться — больше ничего сделать тут все равно не позволят. И дожали, он подал заявление, которое подписали в тот же день. И вот в очередной раз он без работы.

Сегодня был последний его визит в театр — забрать документы и вещи, Впрочем, последних оказалось совсем немного, для них хватило обычного стандартного пакета. Даже проститься оказалось не с кем; он знал, что многие из труппы ему симпатизируют, но высказывать свои чувства откровенно, опасаются. Поэтому он не стал ни с кем прощаться, просто спокойно прошествовал к выходу. И вот теперь его больше ничего не связывает с этим храмом искусства.

Юхнов стал размышлять, куда же ему податься? Домой не хотелось, ему и без того предстоят долгие дни заточения в своей квартире. Маловероятно, что удастся быстро найти новое место работы. С его репутацией — это проблематично. Последний раз он «бездельничал» почти полгода; вряд ли на этот раз срок будет меньшим. Главное, чтобы хватило денег до следующего трудоустройства. Он уже оказывался на грани полного безденежья, и это были очень неприятные ощущения. И повторять их ой как не хочется.

Но куда же ему отправиться? Юхнов подумал, что он давно не навещал дочь. Если и дальше так будет продолжаться, она отвыкнет от него окончательно. Разговоры по телефону не в счет. Он чувствует, что они с ней уже не так близки, как раньше. Если еще не так давно она гордилась им, то теперь скорее стесняется. Надо срочно менять ситуацию.

Вот только статус безработного этому не слишком способствует. В среде бывшей жены котируются успешные люди, с хорошим положением и достойной зарплатой. А он ни тем, ни другим похвастаться не может. Самое плохое в этой ситуации, если он еще начнет себя стесняться Решено, он едет к дочери. Судя по времени, она уже вернулась из школы.

Дверь ему открыла жена, и это был для него неприятный сюрприз. Он рассчитывал, что она занята на очередных съемках. Они у нее почти не прерывались, из одного серила она плавно, словно водный поток, перетекала в другой. Еще бы, такой типаж, одна из главных красавиц отечественного кинематографа. Правда, очарование молодости осталось уже в прошлом, но и сейчас в свои зрелые годы выглядит обалденно.

— Ты? — удивилась Ирина.

— Вот зашел навестить дочь. Лариса дома?

— Лариса-то дома, только делает уроки.

— Я ненадолго.

— Ах, да, ты же снова не удел.

— Уже знаешь?

— Ничто так быстро не распространяются, как слухи в нашей среде.

— И Ларисе известно?

— Да, я сообщила, — пожала плечами Ирина. — А что ты хотел? Все равно узнает.

— Ты права, — кивнул головой Юхнов. — Я пройду к ней.

— Помни, недолго, — предупредила бывшая жена.

Юхнов постучался, услышал разрешение. Вошел в комнату дочери. Лариса сидела за столом и что-то писала.

— Привет, дочка, — поздоровался Юхнов.

Лариса оторвалась от своих занятий и посмотрела на отца. Еще недавно она кидалась ему на встречу, но сейчас такого намерения не выказывала.

— Здравствуй, папа, — сдержанно поздоровалась она.

— Извини, если помешал. Но я ненадолго.

— Хорошо, папа.

Раньше она и таких холодных слов не произносила, мысленно отметил Юхнов. Он сел рядом с ней на стул.

— Хотел узнать, как у тебя дела? — произнес он.

— У меня, папа, все нормально. А вот у тебя, мне мама сказала, что плохо.

— Что ты имеешь в виду?

— Тебя опять уволили из театра.

— Я сам ушел.

— Это не меняет сути дела. Разве не так? — Лариса пристально взглянула на отца.

— В общем, да. Я ушел не по своему желанию, — честно сказал он. — У меня не было выбора.

— Что же ты собираешься делать?

— Искать другую работу.

— А ты уверен, что найдешь?

— Буду стараться. А уж как получится. Ты что-то ко мне сегодня строга, — улыбнулся Юхнов.

Лариса потупилась.

— Папа, тебя отовсюду выгоняют. Дядя Олег говорит, что у тебя невыносимый характер, ты не можешь ни с кем ужиться.

Олег был новым мужем Ирины, а, следовательно, формальным отчимом дочери.

— Да, с характером мне не повезло, — признал Юхнов. — Впрочем, дело не совсем в характере.

— А в чем?

— Это не просто объяснить.

— Попробуй, папа. Я уже немаленькая, мне пятнадцать лет. Могу понять.

— Да, ты уже у меня большая, — согласился он. — Я постараюсь. Понимаешь, у меня есть свои представления о театре, о том, для чего он нужен, что следует делать, какие идеи и принципы отстаивать. И когда я их пытаюсь реализовать, чаще всего другие с этим не согласны.

— Почему?

— У каждого своя мотивация. Кто не соглашается с моим творческим методом, кто считает, что я не отвечаю современным тенденциям, кто полагает, что мои спектакли коммерчески не выгодны. В общем, причин всегда много.

Несколько мгновений Лариса раздумывала.

— А ты не можешь сделать так, чтобы у людей не возникало таких мыслей?

— Сделать, конечно, можно, но в таком случае я потеряю смысл своей работы. Она превратится в обычную рутину.

— Но другие так же работают, папа!

— Работают, — подтвердил Юхнов. — Но я не другой, я такой, какой есть. И тут уже ничего не поделаешь. Если я изменю себе, то вступлю в острый внутренний конфликт с самим собой. А такое и врагу не пожелаешь. Не знаю, Лара, поняла ли ты меня?

Девочка наморщила лоб.

— Что же ты в таком случае будешь делать?

— Ничего особенного, — улыбнулся Юхнов. — Как говорится, жизнь продолжается. Рано или поздно она непременно что-то мне предложит.

Юхнов обрадовался тому, что его объяснения не вызвали обструкцию у дочери, по крайней мере, она попыталась его понять. Возможно, для них двоих не все потеряно, и удастся сохранить какие-то нити. Хотя явно, что муж Ирины настраивает Ларису против него. Впрочем, ничего другого от него он и не ожидал.

— Извини, папа, мне надо готовиться к контрольной, — сказала Лариса.

— Я понимаю. — Юхнов встал, подошел к дочери, поцеловал ее в голову, точнее, в густой локон. — Мы еще с тобой поговорим на эту тему. Ты не против?

— Нет, папа.

— Тогда я пошел.

Юхнов махнул рукой дочери и вышел из ее комнаты.

Сцена шестая

Юхнов хотел, не прощаясь с экс-женой, покинуть квартиру, но Ирина поймала его у самых дверей.

— Валера, подожди, мне надо с тобой переговорить. Ты же не торопишься? — На ее губах появилась и тут же исчезла зловещая насмешка.

Юхнов остановился и посмотрел на нее.

— О чем?

— Пройдем в комнату. Это недолго.

В комнате они расселись по креслам, сохраняя дистанцию между собой, словно каждый боялся заразиться от другого какой-нибудь заразой.

— И о чем хочешь поговорить?

Ирина вдруг встала, подошла к двери, плотно ее закрыла, затем снова села.

— О твоих отношениях с дочерью.

— Да? — удивился Юхнов. — Это касается только меня и Ларисы.

— Не могу согласиться.

— С чем именно не можешь?

Ирина сделала небольшую паузу.

— Я тебя очень прошу, не забивай девочке голову своими бреднями.

— Это ты о чем?

— У нее такой возраст, когда некоторые вещи она может воспринимать всерьез. И эти твои любимые куплеты о высокой роли искусства, о необходимости добиваться максимальных результатов и о многом другом, о чем ты так любишь поговорить, во все это она способна поверить. А ты представляешь, как это отразится на ее дальнейшей жизни?

— И как?

Ирина выразительно взглянула на Юхнова.

— А ты посмотри на себя. Ведь ты же изгой. Нигде не задерживаешься, отовсюду тебя рано или поздно выгоняют. Денег у тебя нет, недвижимости — тоже. Не считать же за нее эту твою убогую квартирку. Хочешь, чтобы Лариса повторила твою судьбу? Она очень восприимчивая девушка, способна во все поверить, будет думать, что так и должно быть.

— А так не должно?

— Нет! — вдруг резко произнесла Ирина. — Лара в чем-то похоже на меня. Я вышла за тебя замуж, потому что была восхищена твоими речами. Я была молодая и глупенькая.

— А сейчас ты старая и умная?

— Иногда мне хочется тебя ударить. Уж точно ты это заслужил.

— Хоть что-то я заслужил в жизни, — усмехнулся Юхнов, — значит, все же прожил ее не напрасно.

— Только это, — уточнила Ирина. — Больше ничего.

— Ты уверяла, что наш разговор продлится недолго.

— Да я уже почти его завершила. Еще раз прошу, даже умоляю, перестань засорять ей мозги. Ларе это в жизни не пригодится, а вот испортить ее твои бредни могут. Иначе мне придется подумать о том, как ограничить твои контакты с ней.

— Ты не имеешь право.

— Возможно, но я постараюсь это право получить. Мы с Олегом уже обсуждали этот вопрос. И кое-какие идеи на сей счет у нас есть.

— Можно узнать, какие?

— В свое время при условии, если возникнет в них необходимость.

Юхнов встал.

— Спасибо за содержательную беседу. Я тебя понял.

— А вот я не поняла, ты сделаешь то, что я прошу?

Юхнов почувствовал, что угодил в западню. Если он откажется, то Ирина и ее муж вполне могут помешать его контактам с дочерью. Но и согласиться на выдвинутые условия, ему трудно.

— Ира, я должен подумать, как поступить, — честно сказал он.

Ирина кивнула головой, кажется, она поняла, что он говорит всерьез.

— Думай. Только имей в виду, если все это продолжится так, как сейчас, Лару долго не увидишь. Я предупредила, а дальше решай сам. Чаю хочешь?

— Хочешь подсластить пилюлю. Не стоит. Пойду.

Юхнов быстро вышел из комнаты.

Сцена седьмая

Больше всего Юхнов ненавидел и боялся дней, в которых он не знал, чем себя занять. Возникало ощущение какого-то провала, какой-то окружающей его непреодолимой и очень плотной пустоты. Конечно, всегда можно было найти какое-нибудь занятие: почитать, посмотреть спектакли или фильмы любимых режиссеров. Но все это было не совсем то, не убивало ощущения, что сам он при этом остается не удел. А быть чем-то занятым, для него это было самое важное. Не случайно бывшая жена называла его трудоголиком и даже в первое время пыталась отвадить его от напряженной работы ради отдыха, путешествий, светских развлечений. Но он не позволил ей провести над собой такого эксперимента, что, возможно, и стало первой трещинкой в их отношениях. Хотя — это он четко сейчас понимал — они разрушились по другой причине, у них были противоположные взгляды на творчество и жизнь. Не случайно же, хотя после развода прошло уже немало лет, они по-прежнему спорят на эти темы. Правда, Ирина оправдывает эти диспуты его отрицательным воздействием на дочь. Но он понимает, что это только часть правды.

Впрочем, сейчас Юхнову не очень хотелось об этом думать. Надо срочно искать новое место, иначе совсем скоро будет не на что жить. На последнем месте ему в этом плане не повезло, ставил он мало, а потому и получал тоже мало. И денежной кубышкой не обзавелся. А в его положении не так-то просто отыскать хлебное место, ему прекрасно известно, что многие потенциальные работодатели только при одном его имени едва ли не впадают в истерику. Конечно, есть те, кто его ценят, но чаще всего от них не зависит прием на работу. И в этом плане толку от них нет.

Юхнов знал за собой одну черту — он терпеть не мог искать работу. Вся эта канитель буквально выводила его из себя, заставляла ломать собственную натуру, делать то, чего он терпеть не мог. По этой причине он неоднократно упускал выгодные места, так как не мог заставить себя всерьез отнестись к этому времяпрепровождению. Вот и сейчас ощущал полное отвращение к нему.

Ладно, решил он, деньги на первое время у него есть, а пока он займется своими проектами и идеями. Надежда на их реализацию почти нет, но это то, ради чего стоит заниматься своей профессией. А все остальное туфта.

Юхнов работал несколько часов, забыв о том, что даже не позавтракал. Но ему было не до таких мелочей. Над этим проектом он раздумывал давно, речь шла об известной пьесе, которую не ставили на российских подмостках. По крайней мере, ему об этом не было известно, хотя он и пытался узнать. Несмотря на то, что произведение было написано давно, он был уверен, что она актуальней, чем большая часть современной драматургии, учитывая нынешние политические реалии. Вот только нужно найти подходящие выразительные средства. Об этом он и размышлял.

Юхнов очень ярко представлял, как бы он поставил пьесу. Более двухсот лет прошло с описываемых в ней событий, а по большому счету в мире мало что изменилось. Меняется форма, а не содержание; такое ощущение, что нет в обществе сил, способных его трансформировать. Эта неизменчивость не может ни приводить в ужас. Именно такое чувство и нужно вызвать в зрителях, напомнить им о тех опасностях, которые таятся под покровом цивилизации. Мы остаемся все теми же жестокими, немилосердными, безжалостными людьми, не желающими трансформировать свою природу.

В его воображении одна за другой появлялись сцены спектакля. Юхнов был так захвачен ими, что когда раздался звонок телефона, даже не захотел отвечать. Но он не унимался, а продолжать настойчиво трезвонить.

Юхнов взял телефон.

— Валерий Станиславович? — услышал он незнакомый мужской голос.

— Да, это я.

— Добрый день! Меня зовут Любашин Николай Ильич. Думаю, вы слышали обо мне.

Юхнов напряг память, но никаких воспоминаний это имя не породило.

— Извините, но ваше имя мне незнакомо, — честно признался он.

Судя по паузе в разговоре, это обескуражило собеседника Юхнова.

— Я директор театра «Поклон». Надеюсь, о театре вы слышали.

О театре Юхнов слышал, правда, насколько он помнил, все упоминания о нем были негативными. Впрочем, вполне возможно, что он многое пропустил.

— Слышал, — коротко ответил Юхнов.

— Очень рад этому обстоятельству, — обрадовался Любашин. — У меня к вам важный разговор. Точнее, предложение.

— Говорите.

— Мне известно, что вы недавно потеряли работу. Это так?

— Да.

— Я бы хотел с вами переговорить о возможном трудоустройстве в нашем театре. Вас это может заинтересовать?

Несколько мгновений Юхнов молчал. Первый импульс, который у него возник, сказать «нет». Этот и подобные ему театры вызывали у него стойкое отторжение. Будь его воля, он бы их закрыл за ненадобностью. Но сейчас ему действительно срочно нужна работа.

— Возможно, — уклончиво произнес Юхнов.

— Прекрасно! — обрадовался директор театра. — Когда бы вы могли к нам прибыть для переговоров?

— А когда надо?

— Да, хоть сегодня. Если у вас нет срочных дел, то какой смысл тянуть.

— Хорошо, сегодня, так сегодня, — согласился Юхнов.

— В таком случае жду вас в пять часов.

— Приеду.

Юхнов положил телефон на стол и задумался. Почему-то этот разговор показался ему странным, как будто какой-то стоящий за сценой таинственный персонаж решил помочь ему — уж больно своевременно раздался звонок. Такого не бывает, по крайней мере, в его жизни ни разу не случалось. И он далеко не уверен, правильно ли поступил, согласившись на встречу. Хотя стоит ли беспокоиться, у него всегда есть возможность отказаться от этой работы.

Сцена восьмая

Юхнов расположился в кабинете Любашина прямо напротив его хозяина. Немного сбоку сидел еще один мужчина, кажется, финансовый директор; Юхнов прослушал, когда его представлял директор театра. Впрочем, сейчас это обстоятельство занимало Юхнова меньше всего. Гораздо больший интерес вызывало то, о чем вещал ему собеседник.

— Валерий Станиславович, что вам известно о нашем театре? — после приветствий и представлений поинтересовался Любашин.

— Почти ничего, — не совсем правдиво ответил Юхнов. Он действительно знал о театре совсем мало, но кое-что все же слышал, и это был только негатив.

— Вот это и плохо, что о нас мало известно, — грустно вздохнул Любашин. — При этом у нас есть свой преданный зритель.

— Я рад за вас, Николай Ильич. — В это утверждение Юхнову как-то не очень верилось.

Директор театра покосился на режиссера, уловив его недоверчивую интонацию.

— К сожалению, его не так много, — уточнил Любашин.

— Я так и думал.

— Мы с Яковом Ефимовичем хотим поговорить с вами совершено искренне, хотя тема для нас не самая приятная.

Юхнов покосился на второго мужчину; тот, подтверждая слова своего начальника, энергично кивнул головой.

— Говорите.

— Мы намерены предложить вам должность главного режиссера.

— Но у вас он вроде бы есть.

— Егор Тимощук исполняет обязанности главного режиссера. С моей точки зрения он хороший специалист, но для театра настал момент, когда надо придать ему новый мощный импульс. А для этого требуется и новый, неординарный человек.

— А зачем театру новый импульс? Вроде бы живете себе и живете уже не первый год. Сколько театру лет?

— Пятнадцать. Можно сказать, некоторый юбилей.

— Вот видите, протянули пятнадцать, протяните еще столько же, — усмехнулся Юхнов.

— В том-то и дело, что не протянем, — подал голос Блюмкин. — Николай, давай будем говорить с нашим гостем конкретно и искренне.

Любашин недовольно взглянул на Блюмкина.

— Тогда ты и, говори, — разрешил он.

— С нового года, театр снимается с государственного обеспечения, и мы оказываемся в жопе, — проговорил финансовый директор. Он встал со своего места и пересел поближе к гостю. — Вы понимаете, о чем я?

— Чего тут не понять, без госфинансирования вы долго не протяните.

— Именно так, дорогой Валерий Станиславович. Собственными доходами мы покрываем всего тридцать процентов наших расходов. Для нас это полная катастрофа.

— Что же вы хотите от меня?

— Мы предлагаем вам спасти театр.

— Профинансировать ваши расходы? — усмехнулся Юхнов.

— Ценю ваш юмор, но для этих целей мы бы обратились к другому человеку.

— Так обращайтесь.

— Думаете, не обращались. Обращались и ни раз. Но желающих не нашлось. Поэтому надежда только на вас.

— Чем же я могу помочь? Сразу сообщаю, чтобы не было бы не нужных надежд, я человек бедный.

— Сделаете театр самоокупаемым, чтобы на каждом бы спектакле был бы аншлаг. Я самолично делал подсчеты: если все места будут заняты, и если увеличить стоимость билетов всего на двадцать процентов, шиковать не будем, зато выживем. Ну как?

— Трудная задача, — оценил Юхнов.

— Поэтому мы позвали именно вас, — вмешался в разговор Любашин. — Только вы можете ее решить.

— А вы не преувеличиваете?

— Мы перебирали разные имена. И вместе с Яковом Ефимовичем пришли к единодушному мнению — это можете сделать только вы. Либо вы становитесь главным режиссером, либо через некоторое время театр закроется. И весь коллектив выбрасывается на улицу. Мы же со своей стороны готовы предоставить вам самые широкие полномочия. Мы понимает, что нам надо многое менять.

— И я смогу делать все, что захочу? — недоверчиво спросил Юхнов.

— Ну, делать все, что захочет, может только Господь, — усмехнулся Блюмкин. — Но возможностей у вас будет так много, как их не было ни у одного главрежа в нашем театре. Поверьте, Валерий Станиславович, нам известна ваша творческая биография. Вот только большую зарплату платить вам пока не сможем.

— Это не столь важно, — ответил Юхнов. Он вдруг ощутил прилив вдохновения; неужели после стольких лет разочарований и неудач ему повезло? — И я могу самостоятельно формировать репертуар? — спросил он.

— Разумеется, — заверил Любашин. — Иначе, какой смысл вас приглашать. Нам нужны спектакли, на которых повалит народ. А уж, какие это спектакли, вопрос вторичный. Собственно все, что мы хотели вам сказать. Теперь ждем ответа от вас. Наверное, вам требуется какое-то время на размышления?

— Не требуется, я согласен. Готов начинать работать хоть сейчас.

Любашин несколько мгновений молча смотрел на режиссера.

— В таком случае пишите заявления о приеме на работу. И завтра начинайте.

— У вас будет листок бумаги и ручка?

— Чего, чего, а этого добра у нас пока достаточно, — улыбнулся Любашин.

Сцена девятая

После ухода Юхнова прошло несколько минут, а оба мужчины молчали. Только не без некоторого испуга смотрели друг на друга.

— Что скажешь, Яшенька? — первым пришел в себя Любашин.

— Кончилась наша с тобой спокойная жизнь, Коленька, — в тон отреагировал Блюмкин. — Даже страшно представить, что тут скоро начнется. Этот парень слов на ветер не бросает, будет делать именно то, что говорит. Всегда боялся таких людей.

— Может, мы совершили с тобой грандиозную ошибку, пригласив его? — вопросительно посмотрел Любашин на финансового директора.

Блюмкин отрицательно покачал головой.

— Это наш единственный шанс. Другого нет и не будет. Нас поставили к стенке, и вот-вот начнут расстреливать.

— Можно уйти на пенсию.

— И жить на пособие для нищих, — презрительно фыркнул Блюмкин. — К тому же это ты можешь уйти, а мне до пенсии еще трубить и трубить.

Любашин посмотрел на Блюмкина. Он знал, что тот копит деньги на свой отъезд, то ли в Израиль, то ли в Штаты. Счастливый, у него родственники есть и там и там, а вот у него, Любашина, даже в России их почти не осталось; как-то незаметно перебрались туда, откуда не возвращаются.

— Но как в таком случае нам себя вести? — спросил Любашин. — Ты же у нас самый умный в театре, как и положено еврею, посоветуй.

Вопрос заставил Блюмкина задуматься.

— А черт его знает, мы еще не представляем, что отчубучит этот Юхнов. Придется поступать по обстоятельствам. Но надо быть готовым ко всему. Другого не придумаешь.

— Ты удивишься, но я думаю примерно так же. И за что нам все это? Если бы еще знать, за какие грехи…

Громкий стук в дверь не позволил Любашина закончить фразу.

— Войдите! — крикнул он.

Дверь резко распахнулась, и в кабинет ворвалась Дивеева. Ее лицо было покрыто красными пятнами.

— Валерия Станиславна, что с вами? — обеспокоенно спросил Любашин.

— Что со мной? — взвизгнула актриса, от чего ее красивый грудной голос сорвался в фальцет. — Только что я нос к носу столкнулась с Юхновым.

— Вы знакомы с ним? — удивился Любашин.

— Я что, по-вашему, из деревни только что приехала, чтобы не знать его. Юхнова знает вся театральная Москва. Меня интересует другое — зачем он тут? — Дивеева подозрительно уставилась на Любашина.

Любашин и Блюмкин переглянулись. Дивеева перехватила этот обмен взглядами.

— Ах вот оно что, это ваше общее дело, — мгновенно сканировала она ситуацию. Дивеева решительно села на стул. — Не уйду отсюда, пока все не объясните.

Любашин вздохнул, он слишком хорошо изучил характер примы их театра, чтобы сомневаться в том, что так все и будет.

— Да говорить особенно нечего, я предложил ему должность главрежа, он согласился. Завтра приступает к работе.

— Главрежа?! — От возмущения Дивеева даже привстала. — Юхнову?

— Да, Юхнову, — подтвердил Любашин, со страхом ожидая, что последует за этим.

— А с какой стати? У нас есть главный режиссер.

— Ваш муж был исполняющим обязанности главного режиссера, — напомнил Блюмкин.

Дивеева резко повернулась к нему.

— Ах вот оно как, я вижу, вы оба сговорились. Значит, Егор вам больше не подходит. И что же с ним теперь будет?

— Будет вторым режиссером, — пояснил Любашин.

— А не вы ли, Николай Ильич, обещали сделать его главным режиссером. Вот в этом кабинете, всего каких-то три месяца назад.

— Обещал, но с тех пор ситуация кардинально изменилась. Валерия Станиславна, это в интересах театра. А значит, и в ваших.

— Я лучше знаю, что в моих интересах. Егор заслужил быть главным режиссером.

— Я директор театра и мне решать, кому быть главрежем. И давайте закончим этот бесполезный разговор.

— А мы его даже не начинали. Думаете этот Юхнов вытащит театр из того дерьма, в который вы его погрузили. А вот это видели? — Дивеева почти ткнула в нос Любашина конструкцией из трех пальцев. — Костьми лягу, а ему это сделать не позволю.

— Знаете, дорогуша, а ведь вас можно и уволить, — вдруг проговорил Блюмкин. — За противодействие руководству театра.

Дивеева снова резко повернулась к финансовому директору, несколько мгновений смотрела на него, затем громко и ехидно расхохоталась.

— А кто играть будет, ты что ли носатый жидяра? Сюда если и приходит зритель, да только чтобы на меня поглазеть. Если меня здесь не будет, вам хватит одного ряда. Да еще места останутся. — Она снова громко и издевательски расхохоталась.

Любашин не мог не признать, что в данном случае она в значительной степени права, Дивеева была главной, да, пожалуй, и едва ли не единственной звездой их труппы. Без нее театр окончательно загнется. И даже Юхнов его не спасет. Черт знает, что ему, Любашину, делать в такой ситуации. Если начнется противостояние этих двух персон, здесь возникнет самый настоящий филиал ада на земле. Уж кто, кто, а Дивеева умеет скандалить и добиваться своего. Если по- настоящему войдет в раж, ее ничего не остановит.

— Валерия Станиславна, решение уже принято, и мы его не изменим, — постарался как можно решительней произнес Любашин. — У нас с Яковом Ефимовичем еще много дел, так что прошу, идите.

— Хорошо, я пойду, — гордо встала со своего места Дивеева. — Но вы оба пожалеете, что родились на свет. С завтрашнего дня начинайте отсчет.

Дивеева решительными шагами направилась к двери, которую захлопнула с таким шумом, что оба невольно вздрогнули.

— Началось, — констатировал Любашин. — Может, в самом деле, ее уволить? Или, как появится Юхнов, сама уйдет.

— Не уйдет, — покачал головой Блюмкин.

— Почему? — удивился Любашин.

— Она не упустит шанс вступить с Юхновым в смертельный поединок. А заодно и с