Dzhons Gvin - Vikingi Potomki Odina I Tora
Dzhons Gvin - Vikingi Potomki Odina I Tora
Скандинавские страны — Швеция, Дания и Норвегия — носят эти имена уже тысячу с
лишним лет и имеют свою, еще более долгую, историю. История эта далеко не всегда
отражена в письменных памятниках, но каждый ее этап внес определенный вклад в
формирование северных народов и королевств, знакомых нам по эпохе викингов.
Двенадцать тысячелетий назад, в ранний послеледниковый период, люди расселились в
пригодных для жизни областях Скандинавии: они занимались охотой и собирательством,
ловили рыбу; оставшиеся от них кремниевые орудия и оленьи рога находят в Дании
неподалеку от Бромме, к северо-востоку от Соре (на о. Зеландия), в Швеции в Сконе и
Халланде, в Норвегии в Эстфольде, восточнее Ослофьорда. Им же, как выяснилось,
принадлежат артефакты, обнаруженные на юго-западном и западном норвежских
побережьях (от Бергена до Трандхейма). Артефакты относятся к Фосна культуре, и ее
носители, вероятно, пришли в эти земли с юга. Севернее, на берегах Северного
Ледовитого океана обнаружены следы людей Косма культуры, родина которых неизвестна.
Когда речь идет о столь отдаленных временах, нет смысла говорить о национальностях
или народах, но эти охотники, рыбаки и собиратели с юга, которые знали (или с
течением веков узнали) лук и стрелы, нож, скребок, гарпун и копье, научились делать
обтянутые кожей лодки, у которых, вероятно, появились первые домашние животные —
огромные, волкоподобные собаки из маглемозе и Свердборга — и которые хоронили
умерших в неглубоких могилах поблизости от своих жилищ, — именно они были дальними
предками «скандинавов», и их образ жизни, вполне соответствующий внешним условиям,
был характерен для северян еще многие и многие тысячелетия. Достаточно недавно
норвежские ученые обнаруживали параллели древней культуре скандинавских охотников
не только у финских саамов, но и у обитателей северных районов Норвегии.
Да, эти полупризрачные странники из северных пустошей, оставившие нам свои
высеченные в камне изображения, поневоле внушают трепет. Но одна из самых
поразительных их черт — их абсолютная непохожесть на викингов. Мы не будем касаться
вопроса о том, каким образом перемены в климате, природной среде и общественной
практике, дополнявшиеся внешними культурными влияниями, давали толчок к развитию
скандинавских народов. Ровно так же нам нет необходимости перебирать поколение за
поколением охотников и рыбаков, создателей кремниевых орудий, лесорубов, скотоводов
и землепашцев, строителей дольменов и дюссов, мастеров, торговцев и переселенцев,
чьи жизни покрывают десять тысячелетий предыстории севера — вплоть до 1500 г. до
н. э.
В начале бронзового века, как свидетельствуют палеоантропологические исследования,
люди дальних северных областей, обитавшие в районе Варангерфьорда, принадлежали к
тому же «северному» типу, что и жители Ослофьорда на юге. Для Дании и южных частей
Скандинавского полуострова то был период относительного благоденствия. Социальные
преобразования, изменения верований, расцвет ремесел, характерные для этого
времени, интересны не только сами по себе, но и как своего рода предвестье
будущего. За олово и медь, а также за золото, доставлявшиеся с дальнего юга, Дания
расплачивалась ютландским янтарем, ценившимся очень высоко. Местные кузнецы и
ремесленники вполне успешно соперничали со своими южными учителями в обработке
бронзы, а порой и превосходили их. В археологии эпоха бронзы представлена щедро и
во всей полноте: оружие и украшения, предметы культа, такие, как бронзовая
шестиколесная колесница из Труннхольма; в повозку впряжен конь, а на ней помещен
бронзовый золоченый диск, символическое изображение солнечного бога, свершающего
свой путь по северным небесам; или длинные, тонкие изящные луры — подлинный
непревзойденный шедевр литейного ремесла.
Своеобразным дополнением к ним служат рисунки-петроглифы, встречающиеся в
Скандинавии практически повсюду южнее воображаемой линии, соединяющей Трандхейм и
шведский Упплёнд. На скальных выходах Богуслена и каменных стенах погребальной
камеры в Чивике мы находим те же артефакты, но уже в деле. Мы видим людей с мечами
и топорами, копьями и луками; гребцов на кораблях с похожими на клюв носом и кормой
(и всегда без парусов); многочисленные изображения солнца — на корабле, в руках у
человека или в повозке; колесницы и опять люди — сражающиеся, танцующие,
кувыркающиеся, исполняющие религиозные обряды, — и почти у всех мужчин — огромный
стоящий фаллос. Иногда попадаются изображения богов и жрецов, реже — женщин, зато в
изобилии встречаются лошади, быки, собаки, змеи, олени, птицы и рыбы. Словом, перед
нами настоящая картинная галерея давно ушедшей эпохи.
Наконец, о скандинавском бронзовом веке можно судить по захоронениям. Курганы
насыпались или складывались из камней над погребальной камерой; погребальный
инвентарь включал в себя не только оружие и украшения, но также сундуки, посуду,
кубки, чаши и сиденья, а кроме того, одежды и ткани, чудом сохранившиеся до наших
дней. Среди находок — кирты до колен, шерстяные плащи, обувь из ткани и кожи,
конические войлочные шляпы, рубашки и жакеты, тканые юбки с бахромой, и что
поразительнее всего — уцелевшие благодаря танину датских "дубовых колод" плоть,
кожа и волосы владельцев всех этих вещей — мужчин и женщин; их тела и лица.
Концом бронзового века в Скандинавии считается 500 г. до н. э.: примерно в это
время происходит постепенный переход к использованию железа. В переходный период
меняется способ захоронений. На Готланде и Борнхольме наряду с сожжениями
встречаются погребения иного типа. Над ними выстраивались ряды камней,
имитировавшие контуры корабля, часто — с более высокими камнями на концах,
символизирующими нос и корму (skibs?tninger, "корабельные оградки", ед. ч. skibs?
tning). Вероятно, считалось, что мертвый отправляется в некое путешествие или, по
крайней мере, что ему нужен корабль. Skibs?tninger отсылают нас к прошлому, к
петроглифам бронзового века и тому символическому значению, которое приписывалось
кораблю в религиях средиземноморских народов. Но одновременно он служит и неким
"напоминанием о будущем" — о викингских захоронениях в Линдхольм Хёйе, ладьевидных
постройках Треллеборга, Аггерсборга и Фюрката в Дании, викингских "корабельных
погребениях" Норвегии, шведских и готландских рунических камнях, и наконец —
выпуклых стенах первой христианской церкви в Гренландии, в норманнском поселении
Браттахлид в Эйриксфьорде.
В первые столетия железного века Скандинавия переживала упадок. Археология этого
периода значительно беднее: золота мало, а серебра пока нет, погребальный инвентарь
встречается реже и куда более скуден, вотивные клады не представлены вовсе. Если
граница распространения бронзы проходила примерно на 68° северной широты, железо
достигает лишь 60° — примерно широты нынешних Осло и Уппсалы. Уровень мастерства
ремесленников катастрофически падает.
Чем же был вызван регресс? В силу каких причин нарушились связи северных стран с
югом? Чтобы ответить на эти вопросы, достаточно вспомнить, что в историографии
данный период европейской истории определяется как «кельтский» железный век. Именно
в то время кельтские народы, жившие в верховьях Рейна, бассейне Дуная и на
территории нынешней восточной Франции, вторглись в Испанию, Италию, Венгрию, на
Балканы и даже в Малую Азию, а на западе достигли берегов Атлантического океана и
заселили Британские острова.
Кельтские военные вожди, которым требовались колесницы и конская упряжь, оружие и
украшения, из чисто практических соображений покровительствовали мастерам и
ремесленникам, изготовлявшим для них прекрасные вещи. При этом главной фигурой в
кельтском обществе, безусловно, был и оставался воин, однако благополучие его
целиком зависело от тружеников-землепашцев. Кельтские племена, с их слабой и
неустойчивой политической организацией, не представляли сколько-нибудь серьезной
угрозы для урбанизированного Средиземноморья. Однако нестабильность, которую они
вносили в жизнь стран континентальной Европы, сказалась неблагоприятно на судьбах
севера. Торговые и культурные связи между Скандинавией и этрусской и греческой
цивилизациями оборвались, и на какое-то время северные страны оказались в изоляции.
В дальнейшем подобная ситуация повторялась не раз: географическое положение
скандинавских стран, располагавшихся где-то на границе (а иногда и за пределами)
ойкумены, обрекало их на роль аутсайдеров. Помимо всего прочего, Ютландия перестала
быть главным поставщиком янтаря, а прусский янтарь не приносил дохода Зеландии и
островам.
Немаловажную роль сыграли также климатические изменения. На протяжении всего
бронзового века умеренно теплый и относительно сухой климат Скандинавии
благоприятствовал ее экономическому и культурному развитию. Он позволял
существовать вполне безбедно и людям, и тем диким зверям и птицам, на которых они
охотились, добывая себе пищу. Границы возделанных земель и пастбищ расширялись, и
одновременно развивалась культура земледелия. Быстрое и резкое ухудшение климата в
начале железного века сказалось сильнее всего в северных районах; все источники
единодушно указывают, что условия для жизни там были намного суровее, чем в Дании и
южных частях Норвегии и Швеции. Главную проблему составляла, вероятно, зимовка
скота, но холода и постоянные дожди мешали, в общем, любой деятельности. Если
таинственная земля Туле, упоминаемая греческим географом Пифеем Массалийским,
реально представляет собой некую часть западного побережья Норвегии, его описание,
вероятно, относится именно к этим трудным для северян временам. Тяжелый плуг,
грубый хлеб, смертоносное оружие и длинные штаны, отмеченные как отличительные
признаки скандинавов в европейских исторических и географических сочинениях,
появились под давлением суровых внешних обстоятельств.
Пифей, исследовавший берега Европы от Кадиса до Дона, в 330–300 гг. до н. э.
отправился в путешествие на северо-запад, которое затем описал в своем трактате "Об
океане". Этот труд не сохранился, и все наши сведения по данному вопросу весьма
сомнительны. После шестидневного плавания на север от Британии, сообщает Пифей
(точнее, невежественные и пристрастные географы более поздних времен,
пересказывающие его сочинение), он добрался до земли, которая лежит, судя по всему,
у самого Северного Полярного круга. Ее населяют варвары, живущие земледелием. У них
мало скота, зато есть просо и травы, корни и плоды. Из зерна и меда они готовят
некий возбуждающий напиток, причем зерно молотят в помещениях, поскольку дожди в
тех местах идут так часто, что молотить под открытым небом нет возможности.
Впрочем, Пифей, повествуя о своем северном путешествии, описывает и другие, более
приветливые земли. Он упоминает о янтарном острове Абалус (Хелиголанд?), обитатели
которого продают дары моря народу, называемому тевтонами. Пифей рассказывает также
об ингвеонах, а кроме того, о готах или гутонах. Тевтоны, судя по всему, жили на
северо-западе Ютландии, на территории современного датского округа Тю, между
Лимафьордом и Яммербутом. Восточнее, в Химмерланде, между Лимафьордом,
Мариагерфьордом и Каттегатом, предположительно обитали кимвры.
Упоминания об этих двух народах подводят нас ко второму этапу во взаимоотношениях
скандинавских народов раннего железного века и развитых культур Средиземноморья. В
течение нескольких десятилетий, предшествовавших 100 г. до н. э., тевтоны и кимвры
постоянно воевали с римскими армиями в Галлии, Испании и северной Италии и нередко
выходили в этих сражениях победителями. Кровавый и разрушительный обряд, которым
кимвры отмечали свою победу над римлянами при Аравсионе (совр. Оранж) в 105 г. до
н. э. описан Орозием в его "Всемирной истории":
"Враги (кимвры), захватив оба лагеря и огромную добычу, в ходе какого-то
неизвестного и невиданного священнодействия уничтожили все, чем овладели. Одежды
были порваны и выброшены, золото и серебро сброшено в реку, воинские панцири
изрублены, конские фалеры искорежены, сами кони низвергнуты в пучину вод, а люди
повешены на деревьях — в результате ни победитель не насладился ничем из
захваченного, ни побежденный не увидел никакого милосердия" (1).
В I в. до н. э. победный ритуал кимвров описал Страбон. Их жрицы, старые женщины,
одетые в белое, надевали на пленников венки, а потом вели их к огромному бронзовому
котлу. Там одна из них, стоя на лестнице или возвышении с мечом в руке, по очереди
перерезала пленникам горло, предварительно заставив жертву нагнуться над краем
котла, так чтобы жертвенная кровь, использовавшаяся, кроме того, для прорицаний,
стекала в него. Похожая сцена изображена в числе прочих на серебряной чаше из
Гундерструпа, найденной на родине кимвров, в Химмерланде, в Ютландии, и сама чаша
(прекрасная работа кельтских мастеров II–I вв. до н. э., привезенная, вероятно, из
Франции или юго-восточных земель), возможно, использовалась для тех же ужасных
целей. В сочинениях классических авторов содержится немало указаний на то, что
вторжения воинственных скандинавов всерьез испугали европейцев. С какого-то момента
в них участвовали не только тевтоны и кимвры. И опять-таки подобная ситуация
повторялась затем не раз: неурядицы в северных землях грозили неисчислимыми бедами
тем, кто жил далеко к югу. Отчасти именно экономические трудности (хотя и не только
они) вынудили лангобардов покинуть Сконе и отправиться в странствия, приведшие их к
концу VI в. через низовья Эльбы и Дунай в Италию. Бургунды, жившие, по весьма
недостоверным свидетельствам, в Борнхольме (Боргундархольм) в надежде на лучшее
будущее переселились в северо-восточные области Германии, в то время как ругии из
Рогаланда, в юго-западной Норвегии (идентифицировать их сколько-нибудь определенно
не представляется возможным), обрели более радужное настоящее на южном побережье
Балтийского моря. Готы, обитавшие на территории современных шведских Эстер- и
Вестеръётланда (хотя предположение, что их прародиной был остров Готланд,
представляется весьма спорным), снискали себе новую родину и известность в северной
Германии. Могущество кельтов шло на убыль; народы, которые Посейдоний Апамейский
именует германцами, продвигались на юг в поисках земли, богатства и военной добычи,
а также возможностей торговать, грабить и совершать подвиги. Скандинавия, большой
остров Скандза, которую Иордан позднее назовет "мастерской (officina) племен и
утробой (vagina) народов", впервые заявила о себе в таком качестве.
Следующая фаза железного века в Скандинавии, римская, примерно соответствует
первым четырем векам христианства. Южное влияние и на сей раз оказалось
плодотворным: народы севера восстали из материальной и духовной нищеты. Кельты
отступили под натиском римских армий. Новые властители Средиземноморья отвоевывали
себе территории, а германские племена продвигались все дальше на юг — и эти две
силы неизбежно должны были прийти в соприкосновение. Встречи на Дунае и Рейне порой
происходили мирно, порой приводили к военным столкновениям. Культурные контакты
были особенно тесными в королевстве маркоманнов в Богемии, имевшем обширные
торговые связи с севером.
По Эльбе и Висле пролегали важные торговые пути — в Ютландию, к балтийским
островам и в Швецию. Чуть в стороне проходил восточный путь, идущий с Черного моря,
и, возможно, другие, в том числе пересекавшие территорию нынешней России, важность
которых стала понятна после 200 г., когда готы сделались основными поставщиками
материальных и культурных ценностей на север. Существовал также западный морской
путь из Галлии через устье Рейна и Фризские острова в Гольштейн и оттуда в
Скандинавию. Таким образом, Зеландия и соседние с ней острова оказывались в
исключительно выгодном положении, и нет ничего удивительного, что именно там и на
острове Фюн находят в погребениях превосходнейшую серебряную и бронзовую посуду
(достаточно вспомнить богато украшенный ковш из захоронения в Хобю на Лолланде),
кубки цветного стекла и чаши с цветными изображениями животных (прекрасные образцы
обнаружены в Нордрупе, Варпелеве и Химлингёйе).
Погребальные обряды в очередной раз изменились. Кремация обнаруживается
практически везде, но ингумация по римскому образцу также широко распространена.
Наряду с мужскими встречаются и роскошные женские погребения: умершего хоронили с
вином и пищей, чашами и посудой, кубками и кувшинами, словно приготовленными для
богатого пира. Серебро и золото рекой текли на север, римские монеты в большом
количестве попадали на Готланд, Сконе, Борнхольм и датские острова; и каждая вещь —
будь то меч или застежка, филигрань, шпилька для волос или горшок — разжигала
страсть честолюбивого соперничества в сердцах местных мастеров. На юг в обмен на
все это уходили кожи и меха, янтарь, моржовый клык и рабы. А кроме того, война
приносила не меньшую прибыль, чем торговля.
Постепенно, хотя и очень медленно, географы и этнографы с юга открывали для себя
северные земли. На заре христианской эры император Август снарядил флот, который
отправился за Рейн к северному побережью Германии, а оттуда вокруг Ютландии до
Каттегата, в результате чего кимвры, харуды, семноны и другие германские народы
этих земель "прислали вестников, ища дружбы со мною (Августом) и римским народом".
В правление Нерона, около 60 г. н. э., другая флотилия вышла в Балтийское море; а
чуть позже Плиний Старший включил в свою "Естественную историю" довольно путаное
описание Коданского залива за Ютландией, со множеством островов, самый большой из
которых — Skandinavia. У нас есть все основания идентифицировать этот остров Плиния
с южной конечностью Скандинавского полуострова. В конце I в. н. э. Тацит располагал
вполне конкретными и достоверными сведениями о наиболее известном из скандинавских
народов — свионах. Свионы "помимо воинов и оружия… сильны также флотом. Их суда
примечательны тем, что могут подходить к месту причала любою из своих оконечностей,
так как и та и другая имеют у них форму носа". "Им свойственно почитание власти, и
поэтому ими единолично, и не на основании временного и условного права
господствовать, безо всяких ограничений повелевает царь" (2). Речь идет, очевидно,
о свеях (Sviar или Svear), шведах Упплёнда, у которых уже существовали к тому
времени внутриплеменные связи, более тесные и прочные, чем у их соседей. Рядом с
ними обитают ситоны, во всех отношениях похожие на свионов, с той лишь разницей,
что они "пали до того, что над ними властвует женщина". Это, скорее всего,
кайнулайсет, квены "Саги об Эгиле", квенас Охтхере (Оттара) и короля Альфреда, чье
племенное самоназвание, финское и лапландское, было неправильно истолковано как
производное от древнескандинавского kvan, kv?n — «женщина» (мн. ч. kvenna). Из-за
этого Квенланд — западное побережье Ботнического залива, к северу от Упплёнда, по
недоразумению превратился в землю амазонок, terra feminarum Адама Бременского.
В следующие пятьдесят лет имевшиеся сведения о севере систематизировал и пополнил
Птолемей. К востоку от Ютландии, сообщает он, располагаются четыре острова,
называемые Скандия. Три из них (вероятно, какие-то из датских островов) невелики,
это Skandiadi nesoi; но тот, что лежит дальше всего к востоку, напротив устья Вислы
— собственно Скандия — большой. Птолемей, должно быть, имеет в виду Скандинавский
полуостров, и среди племен, населяющих его, он называет гоутай, в коих, вероятно,
нам следует признать гаутов, и хайдейной, которых есть соблазн отождествить с
хейднирами из Хейдмёрка в Норвегии. Обширные области на севере пока скрыты во тьме
неведения, но облик некоторых важных регионов уже начинает вырисовываться яснее. А
за абрисами германских племен маячат первобытно-диковинные финны и саамы, их
ближайшие северные соседи.
Далее, к сожалению, наши источники умолкают почти на четыре столетия, и лишь
сочинения конца V — начала VI в. дают некое представление о том, что являли собой в
ту далекую эпоху скандинавские земли. В VI в. Кассиодор, приближенный и советник
остготского короля в Италии Теодориха (493–526), составил солидный исторический
труд "Происхождение и деяния готов". А поскольку готы помнили о своем скандинавском
происхождении, Кассиодор описывает север доброжелательно, хотя временами удивленно.
Его книга не сохранилась, но ее сокращенное изложение содержится в «Getica»
Иордана, созданной тридцатью годами позже. Снова мы читаем о большом острове
Скандза, который населяет множество разных народов. Не все их можно
идентифицировать, но прогресс в знании очевиден. На дальнем севере живут адогиты: в
их землях летом в течение сорока дней не бывает ночи, а зимой царит непроглядная
тьма. Там же на севере обитают скререфенны, которые не растят зерно, а едят мясо
диких животных и птичьи яйца. Нам рассказывают о суэханс, или шведах, с их
чудесными лошадьми и прославленными темными мехами, которые они присылают на
римские рынки, и о прочих племенах, память о которых сохранилась в названиях
шведских провинций: халлин (Халланд), лиотида (средневековый Лютгуд, современный
Луггуд, возле Хельсингборга), бергио (возможно, Бьяре) и конечно же гаути-готы
(Вестеръётланд?), и шведы, на сей раз именуемые суетиди. Называются также народы,
живущие в Раумарике и Ранрике (нынешний Богуслен) и в Норвегии: граннии из
Гренланда, аугандзы из Агдира, арохи из Хёрдаланда, ругии из Рогаланда, над
которыми "был немного лет тому назад королем Родвульф. Он, презрев свое
королевство, укрылся под защиту Теодориха, короля готов, и нашел то, что искал".
Эти племена, говорит Иордан, сражаются "со звериной лютостью" и превосходят
германцев "как телом, так и духом". Данное Иорданом описание народов Швеции и
Норвегии более содержательно, чем прежние беглые заметки, и согласуется с данными
современной археологии. Но мы обязаны ему не только этим. Тацит оставил нам
важнейшее свидетельство касательно существования института королевской власти у
шведов-свионов около 100 г. н. э. Сообщаемые Иорданом сведения о том, что дани или
даны, жившие в VI в. в Дании, вытеснили оттуда эрулов (герулов), прежних ее
обитателей или завоевателей, не менее значимы.
Шведы, сообщает Иордан, славятся как самый высокорослый из северных народов.
Однако даны, принадлежащие к той же расе, что и шведы, могут претендовать здесь на
первенство. Норвежские племена Хёрдаланда и Рогаланда также отличаются высоким
ростом.
Имеется еще Прокопий, византийский историк, который сопровождал Велизария в
походах против вандалов и остготов и чуть позже 550 г. увековечил военные кампании
Юстиниана в своей "Истории войн". Рассуждая о той судьбе, которая ждала эрулов
после сокрушительного поражения от лангобардов около 505 г., Прокопий вспоминает
попутно и об их северной родине, куда некоторым из них суждено было вернуться.
Родиной эрулов он называет землю данов. На острове Туле — очевидно, Скандинавском
полуострове — эрулы обосновались по возвращении: они поселились там по соседству с
гоутай (вероятно, гаутами), живущими к югу от Упплёнда. Большая часть Туле — гола и
необитаема, но на оставшейся земле нашлось место для тринадцати племен — каждое со
своим королем. Прокопий оставил нам замечательное описание полуночного солнца, но
поразительнее всего его сведения о скритифиони, скререфеннай Иордана, саамах, чей
образ жизни мало чем отличается от звериного. Они — охотники, не делают вина и не
выращивают хлеб. Они не носят ни тканых одежд, ни обуви, а прикрывают тела шкурами
убитых на охоте животных, мясо которых идет им в пищу, предварительно скрепив их
жилами. Даже детей они выкармливают иначе, чем это делается у всех остальных
народов, Их дети не знают вкуса молока и не касаются материнской груди, их питают
костным мозгом, который добывают из костей все тех же животных. Произведя на свет
ребенка, женщина заворачивает его в шкуру и подвешивает к дереву, после чего кладет
в рот новорожденному костный мозг и уходит со своим мужем охотиться. Остальные
обитатели Туле, согласно Прокопию, не слишком отличаются от обычных людей; хотя он
считает нужным отметить, что они поклоняются множеству богов и демонов и совершают
в угоду им жестокие обряды с человеческими жертвами.
Обратившись к сочинениям Иордана и Прокопия, мы ушли на целое столетие от римского
железного века и вступили в германский железный век, непосредственно предшествующий
эпохе викингов. Границей и одновременно связующим звеном между этими историческими
периодами, охватывающими, соответственно, первые и вторые четыре столетия
христианской эры, служит эпоха Великого переселения народов. Здесь уместно
вспомнить о переселении кимвров и тевтонов незадолго до начала I в. н. э. и
последующих передвижениях лангобардов, готов и бургундов, хотя миграции, имевшие
место в рассматриваемый нами сейчас период, толчком к которым послужили вторжение
гуннов на юг во второй половине IV в. и ослабление римского влияния сначала в
провинциях, а в конце концов и в Италии, происходили с куда большим размахом. С
них, можно сказать, начинается история Средневековья, но детали их не представляют
для нас особого интереса. В ряде случаев — как это было с вестготами, остготами и
бургундами — заключались фиктивные союзы, позволявшие чужеземцам утвердиться на
римской территории, в других (лангобарды, эрулы, алеманны и франки) имела место
неприкрытая агрессия, но в действительности все эти народы выступали как
завоеватели, а не как союзники империи. Эрулы, остготы и лангобарды заняли Италию,
франки, вестготы, алеманны, бавары и бургунды разделили Галлию. Вестготы из Галлии
повернули на юг и захватили Испанию, а вандалы двинулись через Андалусию в Северную
Африку. В середине V в. англы и саксы, с небольшой примесью ютов и фризов, покинули
свои земли в «датской» Скандинавии, в результате чего на месте римской Британии
возникла германская Англия. Проследить эти миграции или хотя бы те из них, в
которых участвовали скандинавские народы, — задача крайне сложная и трудоемкая, к
тому же не имеющая непосредственного отношения к теме данной книги. Однако даже
беглого рассмотрения трех основных аспектов проблемы достаточно, чтобы увидеть, что
викингская экспансия, начавшаяся почти четыре столетия спустя, по сути, не
представляла собой ничего нового.
Начнем с эрулов, или, как называют их древние авторы, герулов. В некие давние
времена они, судя по всему, жили на датских островах или на юге Ютландии, а
возможно, и там, и там. Не исключено, что они обитали в Сконе, в Швеции. О них шла
слава как о воинственном племени, промышлявшем сбором дани и пиратством. В III в.
их деяния вызвали крайнее недовольство обитателей Причерноморья, куда эрулы (хотя и
не все) пришли вслед за готами. Упоминается также, что в 289 г. н. э. они вторглись
в Галлию вместе с хабионами, о которых практически ничего не известно. В IV в.
часть эрулов приняла владычество Эрманариха, прославленного короля остготов, а
вскоре после этого их разбили пришедшие гунны. Говорится еще, что в середине V в.
они совершили опустошительный набег на испанское побережье, но были ли это кочевые
эрулы, или эрулы, приплывшие из своих родных северных земель, неизвестно. В
последующие столетия повсюду, где только затевались войны или грабительские набеги,
немедленно появлялись голубоглазые эрулы-наемники в нащечниках. После того как
эрулов один за другим разбили Эрманарих (ок. 350 г.), Теодорих (ок. 490 г.) и евнух
Нарсес (556 г.), они получили репутацию самых доблестных и отчаянных неудачников в
ранней истории германских племен. Прокопий крайне суров к эрулам, которые жили на
юге. Он называет их нечестивыми, жадными, неистовыми, бесстыжими, грязными,
изуверскими, подлыми и самыми распутными из людей. Среди прочего, они имели
обыкновение убивать заболевших стариков. Иордан сообщает, что эрулов прогнали из
Дании даны, и если толковать туманную шестую строку «Беовульфа» — "egsode eorle" (в
рукописи eorl) в том смысле, что Скильд Скевинг, эпонимический родоначальник
датской династии Скильдингов (Скьёльдунгов), "устрашил эрулов" (хотя, возможно,
erul то же, что eorl, jarl, — воин благородного происхождения), можно увидеть в ней
некое подтверждение того, что эрулов считали доблестными воинами не только в чужих,
но и в их собственных северных землях. Никто не стал бы прославлять Скильда за то,
что он устрашил какой-нибудь слабый и мирный народ, — нет, перед его противниками
трепетал весь север. Когда эрулов изгнали, мы не можем сказать, предположительно,
ближе к концу V в. Куда они после этого отправились, неизвестно — вероятно,
присоединились к своим соплеменникам, обитавшим где-то в районе современной
Венгрии. Однако, опираясь на данные археологических и антропологических
исследований, с той же степенью достоверности (или недостоверности) можно
предположить, что даны вытеснили эрулов с их земель где-то около 200 г. или чуть
позже, что позволяет объяснить их передвижения по Южной Европе в III в. Так или
иначе, после более или менее длительного отсутствия эрулы, потерпев поражение от
лангобардов около 505 г., вернулись в Скандинавию и обосновались на сей раз по
соседству с гаутами в южной Швеции. Возможно, их заслуга в истории севера состоит
вовсе не в этих бестолковых и неудачных переселениях туда-сюда, а в том, что они
каким-то образом причастны к созданию рунического алфавита и рунического письма. В
скандинавских рунических надписях постоянно встречается слово erilaR (eirilaR),
что, по всей вероятности, означает «эрульский»; похоже, эрулы настолько
прославились как знатоки рун, что их имя стало нарицательным.
Примерно в то же время, когда эрулы, согласно Иордану, вернулись, чтобы поселиться
рядом с гоутай, или гаутами, сами гауты (или народ с похожим именем, который каким-
то образом с ними перепутали) внесли свою лепту в обширный перечень южных походов,
предпринятых скандинавскими племенами. На этот счет у нас есть свидетельства
источников, и даже нескольких. Имя гаутского короля дошло до нас в древнеанглийской
форме — Хигелак. В древнеанглийской эпической поэме «Беовульф» говорится, что
Хигелак был королем geatas. Однажды он собрался в суровый военный поход против
франков (hugas) и повел свои корабли во Фризию, где погиб в битве: "…сгибнул
Хигелак, / войсководитель, / гаутский (3) конунг: / в пылу сраженья / на поле
фризском / потомок Хределя / пал наземь, / мечами иссеченный…" (4) Король пал в
сражении с войском хетваров из низовий Рейна. Хигелак отправился в гибельный поход,
в котором, как говорится в «Беовульфе», пали все его спутники, кроме одного, около
521 г. — тому можно найти подтверждения в двух франкских источниках — "Historia
Francorum" епископа Григория Турского (ум. 594 г.) и анонимной "Liber Historiae
Francorum" VIII в., а также в английской "Liber Monstrorum" ("De Monstris et de
Belluis Liber"), трактате VIII в., посвященном различным диковинам. Говорится, что
некий король, звавшийся Х(л)охилак-Хьюглаук-Хюглак отправился в пиратский морской
поход в землю атуариев, фризского племени, жившего на территории империи меровингов
в низовьях Рейна и Зейдер-Зе. Люди Хьюглаука разорили некое поселение и унесли
добычу на свои корабли. Сам король остался на берегу, и его настиг и убил
Теодеберт, сын франкского властителя Теодориха. Теодеберт также захватил корабли
Хьюглаука и вернул награбленное добро владельцам. Король Хьюглаук, правивший
гаутами (qui imperavit Getis), был таким гигантом, что ни одна лошадь не могла его
нести; скелет Хьюглаука (ossa) долгое время хранился на острове в устье Рейна, и
его показывали любопытным как диковину. В том, что две франкские хроники называют
Х(л)охилака королем данов, а не гаутов, нет ничего удивительного. Едва ли Григорий
Турский знал о народах, населявших в VI в. Данию и Швецию, и их истории много
больше, чем знаем мы, и, естественно, он мог спутать данов и гаутов, живших по
соседству. Данов франки знали и использовали это название для разных народов
"оттуда с севера", как это случалось не раз и в последующие века.
Aduentus Saxonum, переселение англосаксов в Британию и возникновение там
германских королевств, — одно из самых значительных событий эпохи Великого
переселения народов. Однако и здесь, как и в истории рассматриваемого нами периода
в целом, многое остается неясным. Откуда пришли переселенцы, к каким конкретно
племенам они принадлежали, что толкало их к походам и завоеваниям, куда именно они
приплывали и каковы были дальнейшие их передвижения, сколь долго и твердо
сопротивлялось местное население, какую роль во всем этом играл Хенгест, насколько
исторична артуровская Британия — на все эти вопросы у нас нет четких ответов. К
счастью, в нашем кратком изложении предыстории викингов обсуждать эти проблемы нет
необходимости. Ибо, даже если не уточнять, какое отношение юты имели к Ютландии, и
не пытаться определить, где конкретно располагались упомянутый у Беды Ангулус и
земля, "известная ныне как Старая Саксония" (5), в общих чертах картина ясна.
Переселявшиеся (в первую очередь из-за нехватки земель) народы пришли в основном с
датских островов; из южной Ютландии (т. е. из Шлезвига), где, согласно Беде, вовсе
не осталось населения (этот массовый уход, если он имел место, во многом позволяет
объяснить продвижение данов на запад — с островов в Ютландию); с перешейка
Кимврийского полуострова (т. е. из Гольштейна); из верховий Эльбы, с берегов Везера
и Эмса на западе и из прибрежных областей Зейдер-Зе и низовий Рейна на юге. Самое
раннее свидетельство о новых обитателях Британии оставил Прокопий, оно относится к
середине VI в. Византийский историк якобы говорил с неким англом (Angiloi),
входившим в состав посольства, которое отправил к императору Юстиниану в
Константинополь франкский король Теодеберт. О населении Британии у Прокопия были
довольно странные представления, ибо среди прочих он называет души умерших, которые
уходят из Галлии на острова через пролив. Из более осязаемых жителей он упоминает
англов, фризов (Frissones) и бриттов; каждый из этих народов имеет своего короля, и
все они настолько плодовиты, что ежегодно отправляют множество мужчин, женщин и
детей за море, в землю франков.
У нас есть немало доказательств того, что в первой половине VI в. произошло
массовое переселение бриттов в Арморику (Бретань). С другой стороны, волна
германских переселенцев, хлынувшая в Британию, в какой-то момента откатилась назад
на континент, натолкнувшись на некое временное препятствие, — об этом упоминается в
"Traslatio Sancti Alexandri", написанном в Фульде, а из более ранних источников — у
Гильдаса. В упомянутых свидетельствах наибольший интерес для нас представляет то,
что, как сообщает монах из Фульда, переселенцы VI в. вернулись в устье Эльбы, на
свою прежнюю родину.
Король Альфред, как и Беда, считал англов скандинавским народом, а их родиной —
Шлезвиг и окрестные острова, о которых ему рассказывал норвежец Оттар. В
древнеанглийской поэме «Видсид» упоминается Онгель — земля, где правил Оффа, к
северу от реки Эйдер (Фифельдор).
Саксы, независимо от того, считать ли их одним племенем или предположить, что это
имя было собирательным для нескольких родственных племен, населявших территорию от
Гольштейна до Эмса (либо даже для всех племен, промышлявших пиратством на этой
территории и в близлежащих землях), определенно не принадлежали к скандинавским
народам. Тем не менее на протяжении почти семи сотен лет они постоянно присутствуют
в истории Скандинавии. Этот деятельный, закаленный в сражениях и привычный к
трудностям народ за три века, начиная со 150 г. н. э., расселился по весьма
обширной территории — умение саксов расчищать леса и осушать болота, равно как и их
воинское искусство немало способствовали расширению их владений. Для нас особенно
интересен тот факт, что в 400–450 гг. саксы пришли во Фризию. "Бог создал море, но
берег создали фризы", — гласит древнее речение. Терпы — курганы, защищавшие
побережья Фризии от натиска моря, возводились в течение многих веков на всем
побережье от Везера до Зейдер-Зе. Сначала небольшие, со временем они достигли таких
размеров, чтобы на них могло разместиться средних размеров поселение. Исходя из
того, что саксы поселились во Фризии в начале V в., легко понять, почему Прокопий
говорит о Frissones, живущих в Британии, в то время как другие ранние авторы,
видимо, причисляют выходцев из Фризии к Saxones. Позднее все названия отдельных
племен, народностей и языков потерялись, и осталось одно общее имя Angli, Angelcynn
или Englisc, которое затем превратилось в English. Впрочем, в валлийском и гэльском
до наших дней сохранились древние названия Saesneg и Sassenach, не вполне свободные
от отрицательных коннотаций, связанных с пиратством и варварством.
Глава 2. Легендарная история шведов и данов
Битву при Бравелле можно считать первым реальным фактом датской истории,
проступающим в тумане легенд. Тем не менее о событиях в Дании до конца VIII в. мы
не знаем практически ничего. Лишь к этому времени на страницах франкских хроник
появляются датские конунги, чьи имена и действия выглядят достаточно
правдоподобными, чтобы мы могли, хотя и с известной долей осторожности, судить по
ним о ситуации в целом. После смерти Карломана в 771 г. его брат Карл, получивший
прозвание Великий, стал единоличным правителем франков. Карл всю свою жизнь
поглядывал с вожделением на земли северных соседей, и именно в связи с
территориальными притязаниями прославленного монарха в письменных памятниках
упоминаются датские конунги Сигифрид и Годфред. В 772 г. Карл начал войну против
саксов — первую в череде военных кампаний, длившихся почти непрерывно в течение
тридцати лет и завершившихся полной победой. Саксонские земли с востока
ограничивали Эльба и Заале, на западе — Рейн, с севера — Эйдер, за которым
начинались владения данов. Однако на юге между территориями саксов и франков трудно
было провести четкую границу, и еще со времен Карла Мартелла два народа постоянно
враждовали. Нет ничего удивительного, что Карл Великий в своем стремлении создать
империю захотел, говоря современным языком, решить саксонский вопрос раз и
навсегда. Это была грязная война. Среди правителей саксов не нашлось никого, кто
мог бы защитить их интересы, к тому же саксы были язычниками и почитали Тунара и
Водена. С некоего момента любые их попытки жить по своим исконным обычаям стали
толковаться как измена и бунт, а за этим неизбежно следовали жесточайшие репрессии.
Обращение в христианство, как и в других подобных случаях, сопровождалось
откровенным и жестоким насилием. Война началась с разрушения святыни саксов —
Ирминсуля, Столпа Мира, или Колонны Небес, после чего Карл выпустил капитулярий,
согласно которому любого, кто не примет веру франков, ждала смерть. Когда дело
касалось христианства и насаждения цивилизации, император держал свое слово.
Убийство заложников в Вердене в 782 г. и изгнание саксов из их родных земель
(начиная с 794–795 гг. подобная участь постигла каждого третьего, а в Нордальбингии
целые поселения исчезли с лица земли) — наглядные тому подтверждения.
События в Саксонии не прошли незамеченными для ее северных соседей. В 777 г.
саксонский вождь Видукинд бежал под защиту конунга Сигифрида в Нордманнию (т. е.
Данию). После этого Карл счел, что настал момент для дипломатической увертюры, и
пригласил Павла Диакона, чтобы тот ее исполнил. Однако Павел колебался. По его
собственному признанию, свирепые лица норманнов внушали ему отвращение. К тому же,
какой смысл блистать воспитанием перед невежей-конунгом, не знающим латыни?
Отговорки Павла приняли — к большому нашему сожалению, ибо описание двора
скандинавского правителя, составленное умеренно враждебным, хорошо образованным
современником, наверняка бы нам пригодилось.
Сигифрид умер около 800 г. Сразу после него или чуть позднее в Дании пришел к
власти Годфред, энергичный и честолюбивый человек, хорошо сознававший, какая
опасность грозит его королевству с юга. Карл к тому времени расправился с саксами и
заключил политически выгодный союз с другими язычниками — славянами-ободритами,
которые с его благословения заняли восточный Гольштейн. Датский конунг принял
вызов. В 804 г. он привел флот и сухопутное войско в Слиесторп, на границе с
Саксонией. К югу от Эльбы стоял Карл. Вероятно, силы соперников были примерно
равны, ибо до битвы дело не дошло. Вместо этого противники попытались вступить в
переговоры, и хотя личная встреча двух правителей так и не состоялась, поскольку
обе стороны боялись предательства, конфликт каким-то образом уладили. В следующий
раз, через четыре года, Годфред действовал более решительно. Он совершил
грабительский набег в земли ободритов, закончившийся тем, что местные жители
запросили мира и пообещали выплачивать ему дань, а заодно захватил в плен вождя
ободритов Дросука и разрушил их главный торговый город — Рёрик. Говорится, что
Годфред продолжал наступление до тех пор, пока не собрал дань и с остальных
славянских племен юго-западной Прибалтики, в том числе — вильцев.
Разрушение Рёрика — значимый факт. С тех самых пор, как франки подчинили Фризию и
заключили союз с ободритами, торговые пути с Балтики на запад Европы оказались
фактически в их руках. Но благополучие Дании во многом зависело от этих связей:
почти два тысячелетия она богатела и процветала благодаря своему выгодному
местоположению, как раз на пересечении двух главных "торговых артерий" Европы.
Через Холлингстед и Шлее первый путь связывал Фризию и западный регион с Биркой,
Волином, Трусо, восточной Прибалтикой и Русью; второй, так называемый "Ратный
путь", вел в Норвегию и Каттегат. На перекрестье этих путей стоял Хедебю. Судя по
всему, именно об интересах этого города в первую очередь думал Годфред, когда
разрушал Рёрик, главный торговый центр ободритов. Где располагался Рёрик, нам точно
неизвестно — вероятнее всего, в Альт Гару или в окрестностях современного Любека.
Датский конунг вовсе не хотел помешать торговцам возить туда и сюда свои товары, он
просто желал, чтобы они странствовали по его землям. Что касается Хедебю, Годфред
сумел использовать выгодное местоположение города в полной мере. Как сообщают нам
"Annales Regni Francorum", в 808 г., разрушив Рёрик, датский конунг прибыл со своим
войском в гавань Слиесторп — ту самую, где он четырьмя годами раньше петушился
перед Карлом. Там он повелел построить вал на северном берегу Эйдера, вдоль всей
датской границы "от западного океана до восточного залива (Балтийское море)" и
оставить в нем только одни ворота, чтобы пропускать всадников и повозки. Так было
начато строительство Даневирке, системы земляных укреплений на Ютландском
перешейке. Подобный шаг вкупе с тем, что Годфред всемерно способствовал росту и
процветанию Хедебю, позволяют говорить о нем как об одном из самых дальновидных
датских конунгов эпохи викингов, человеке прозорливом и властном.
Решительными действиями и хитроумными политическими маневрами он достиг своей
цели: теперь торговые люди вместо долгого плавания вдоль негостеприимных западных
берегов Ютландии, по проливу Скагеррак, могли пройти тринадцать километров волоком
и сразу попасть в Малый или Большой Белы и Балтийское море, и волок этот пролегал
по датской территории (39).
Начав военную кампанию против ободритов, конунг маленькой северной страны открыто
бросил вызов императору Карлу, чьи владения простирались от Эйдера до Эбро и Тибра
и от берегов Атлантики до Эльбы и Раба. Впрочем, Карл отреагировал на это куда
более сдержанно, чем можно было ожидать. Видимо, у императора и без того хватало
забот: войны в Испании и Италии, переговоры с Никифором в Константинополе и Гарун
аль-Рашидом в Багдаде, изгнанник-нортумбриец Эардвульф, просивший о помощи, и ко
всему прочему — проблемы престолонаследия дома. Но ободриты были союзниками Карла,
и он не мог просто оставить случившееся без внимания. Император отправил
карательную экспедицию на север — против данов и вильцев, — поручив командование
своему сыну Карлу. Однако благоразумный Карл счел за лучшее отыграть роль сурового
мстителя на южных берегах Балтики и оставить более решительных и подготовленных
противников в покое. Годфред предложил переговоры, которые состоялись в конце
концов в Бей-денфлете на реке Стор в Гольштейне; главным их результатом стало то,
что Дросуку позволили вернуться на родину. Впрочем, ободритский вождь не много
выгадал, ибо вскоре Годфред его убил. Но оба властителя по-прежнему не хотели войны
— очевидно, покорять Данию в планы императора не входило. Следующую эскападу
Годфред предпринял на море. В 810 г. он прошел с большим флотом все фризское
побережье, одержав несколько легких побед над местными жителями и получив от них в
качестве дани сотню фунтов серебра. Если верить Эйнхарду, этот успех вскружил
датскому конунгу голову, и он возжаждал большего. Он даже стал поговаривать о том,
чтобы завоевать всю Германию. Фризия и Саксония станут датскими провинциями,
ободриты — его данниками, а потом он, Годфред, лично явится в Экс-ля-Шапель и будет
держать императора в своей свите и купать коней в замковом колодце. Карл Великий
еще раньше именовал датского конунга безумцем, и, судя по этим заявлениям, был
недалек от истины. Император спешно приказал строить корабли и приводить в порядок
береговые укрепления. В 811 г. он устроил смотр своему флоту в Шельде, неподалеку
от Булони, но опасность уже миновала. Годфреда убил в 810 г. один из его людей, а
племянник конунга, Хемминг, наследовавший ему, заключил с Карлом мир. Согласно
договору, южная граница датских земель проходила по Эйдеру. Хемминг правил ровно
год, два его возможных преемника пали в битве, а их наследников изгнали сыновья
Годфреда, вернувшиеся на родину из Швеции. Карл Великий умер в январе 814 г., а в
815 г. его сын, Людовик Благочестивый, напал на Ютландию. Укрепления Даневирке его
не остановили. Сыновья Годфреда укрылись на острове Фюн под защитой датского флота,
а захватчики по прошествии весьма недолгого времени с удовольствием вернулись
домой, на юг. После этого даны под предводительством некоего Глума в свою очередь
вторглись во франкские земли, попытались взять Итцехо и с не меньшей радостью
возвратились домой на север. Такова была ситуация около 820 г.
В связи со всем сказанным возникает ряд вопросов, на которые историки не в силах
ответить однозначно. Насколько реальной была власть конунга в Дании в то время? Кто
такой Годфред? Вправе ли мы называть его правителем Дании или это просто один из
местных властителей — пусть даже самый сильный и прославленный? Курт Вейбулль
полагал, что говорить о Дании как о едином королевстве возможно лишь со времен
Харальда Синезубого, то есть после 950 г., и многие исследователи, в том числе
Э.Аруп и Г.Янкунн, согласны с ним в этом. По мнению Э.Арупа, королевской власти как
таковой не существовало в Дании до конца эпохи викингов, даже при Свейне
Вилобородом и его сыне Кнуте.
Поставленные нами вопросы отнюдь не праздные, ибо, ответив на них, мы могли бы по
аналогии понять ситуацию в других скандинавских странах. Но что касается Годфреда,
то у нас есть все основания полагать, что он был конунгом не просто по названию.
Его деяния говорят о нем как о человеке, обладавшем реальной властью, — куда
большей, чем у местного правителя. Он отправлялся в военные походы, на восток —
против славян и на запад — к Эльбе и во Фризию, не только ради сиюминутной выгоды.
Один из двух главных торговых путей севера — восточный — из Балтийского моря по
Одеру или Висле в придунайские земли, северную Италию и на Балканский полуостров —
был небезопасен уже с VI в., и тем большее значение приобретал западный путь — по
Рейну или Шельде в Северное море и далее вдоль побережья. Территории от устья
Шельды до Ютландского перешейка представляли собой стратегически важный район,
власть над которым сулила большие выгоды. Годфред это, несомненно, понимал, и у
него хватало сил на то, чтобы воплотить свое понимание в жизнь. Он направил удар
против Рёрика, покровительствовал Хедебю, начал строительство Даневирке,
поддерживал саксов, долго и успешно противостоял Карлу Великому и был убежден, что
наличие сильного флота может с успехом уравновесить превосходство императора на
суше, — все это деяния и замыслы отнюдь не «местного» масштаба.
То, что Годфред предпочитал решать проблемы мирными способами, в частности путем
переговоров (это же делал, хотя и реже, его предшественник Сигифрид, и с еще
большим успехом — его преемник Хемминг), — еще одно доказательство его особого
положения в Дании. Утверждать, что он установил дипломатические отношения с
императором, наверное, будет все же преувеличением, но, несомненно, эти два
правителя вступали в дипломатические контакты со всем сопутствующим антуражем —
предварительными договоренностями, посольствами, переговорами, угрозами, блефом,
обманом и дипломатическими хитростями. Фризия, Саксония и Вендланд, говоря
современным языком, входили в сферу интересов Годфреда: там пролегали жизненно
важные для Дании торговые пути и оттуда поступала дань, которую выплачивали
славянские племена. Непомерные аппетиты франков представляли угрозу этим интересам,
и, очевидно, датские конунги выработали и проводили определенную политику в
отношении Гольштейна, ободритов (и славян в целом) и франков — одной из
составляющих ее стали переговоры 782, 784, 804 и 809 гг. У Карла Великого были свои
виды на земли к югу от датской границы. Он не желал, чтобы его славян ские протеже
или союзники слишком часто тревожили да нов и провоцировали их на решительные
действия; с другой стороны, он вовсе не хотел, чтобы между славянам и данами
возникло хоть какое-то подобие дружбы. Высшим достижением умелой политики Годфреда
стал заключенный уже после его смерти, в 811 г., мирный договор между Хеммингом и
Карлом Великим. Насколько нам известно, это было первое письменное соглашение, в
котором одной из сторон выступала скандинавская страна.
Наконец, во времена Годфреда и франкские, и германские источники говорят о Дании
как о «королевстве»; хотя, безусловно, у конунга могли быть сильные соперники, и
без усобиц дело не обходилось. Если Годфред действительно правил в Ютландии и Сконе
и прибрал к рукам норвежский Вик, мы можем с полным правом именовать его конунгом
Дании; впрочем, не менее важно подчеркнуть, что его власть во многом держалась его
личным авторитетом.
О событиях в Дании после смерти Хемминга нам известно на удивление мало. На первый
взгляд это кажется странным, ибо деяния данов за пределами их родной земли подробно
описаны в хрониках и летописях Англии, Ирландии, Франции, Германии и других южных и
западных стран. Однако, если вдуматься, здесь нет ничего непонятного —
историописание в средневековой Европе было детищем христианской мысли, а Дания
оставалась языческой на протяжении по крайней мере еще одного столетия. Очевидно,
сыновья Годфреда боролись за власть с наследниками прежнего конунга Харальда,
страну раздирали усобицы, и Людовик Благочестивый наверняка постарался извлечь из
этого всю возможную выгоду. Нам известно, что Хорик, сын Годфреда, и Харальд Клак,
сын Харальда, оба именовались конунгами и что Харальд, пытаясь заслужить
благосклонность императора, принял христианство. Вскоре после этого он стал
соправителем Хорика, но в 827 г. его окончательно изгнали из Дании. Франки уже и
раньше пробовали брать к себе на службу рассорившихся со своими соплеменниками
данов, чтобы те защищали их от нападений с севера. В 826 г. Харальд Клак получил от
императора в качестве лена обширные земли на побережьях Фрисландии. Харальд до
конца своих дней жил в Нордальбингии или в Ристрингии, и его родичи, в том числе
его брат Рорик, владели землями во Фризии на протяжении всего IX в. Хорик же
оставался конунгом, пока не погиб в битве в 853–854 гг.
В его правление, помимо усобиц, завоеваний и викингских походов на юг, происходили
и другие весьма знаменательные события. Конунг Хорик, судя по всему, был человеком
сильным, решительным, воинственным и не слишком разборчивым в средствах, хотя порой
проявлял благоразумие и трезвый расчет, как, например, в общении с христианским
миссионером Ансгаром.
Первое упоминание о христианской миссии в Дании относится к началу VIII в.:
нортумбриец Виллиброрд отправился к конунгу Онгенду (Ангантюру), о котором Алкуин
пишет, что тот был "свирепей дикого зверя и тверже камня" (хотя в действительности
в Житии св. Виллиброрда конунг выглядит образцом терпимости и сдержанности,
особенно по сравнению со своим заносчивым гостем). После этого в течение столетия
христианское учение проникало в Данию окольными путями. Торговцы к участники
викингских походов возвращались домой с юга и, описывая диковинные обычаи тех
земель, где им довелось побывать, рассказывали в том числе и о религии. Чужеземцы,
посещавшие северные торговые города, исполняли свои христианские обряды; да и своих
рабов-христиан скандинавы едва ли принуждали поклоняться богам северного пантеона.
Под влиянием английских и франкских мастеров скандинавские ремесленники стали
использовать христианские мотивы в декоре. Карл Великий расширил пределы
христианских земель до Эйлера; сын Карла Людовик Благочестивый направил вторую
миссию в Данию. В 823 г. по его настоянию папский легат Эбон, архиепископ
Реймсский, отправился спасать язычников. Проповеди Эбона принесли кое-какие
результаты, и, возможно, благодаря его усилиям Харальд Клак и четыре сотни его
дружинников, по цветистому выражению Жития Людовика, "омылись в водах святого
крещения" в Ингельхейме, неподалеку от Майнца. Заручившись таким образом поддержкой
императора, Харальд возвратился в Данию, и среди его спутников, согласно
договоренности, был христианский миссионер. Выбор пал на Ансгара, монаха Нового
Корвейского монастыря, двадцатипятилетнего клирика. Его биограф Римберт, возможно,
изобразил Ансгара слишком уж юным и просветленным, но то, что этот человек был
ревностным христианином и отличался недюжинным мужеством, не вызывает сомнений.
Харальд, принимая крещение, больше думал о собственных выгодах в этом мире, чем о
вечной жизни в мире ином, и для его покровителя это не было тайной. Ансгар пробыл в
Дании недолго. Вместе со своим собратом, монахом Аутбертом, он основал маленькую
школу для юношества, вероятно, в Хедебю; в ней было около дюжины учеников, судя по
всему, уже христиан. Харальда Клака в Дании не особо жаловали из-за его связей с
императором, и когда его изгнали, монахам пришлось уехать вместе с ним. В 829 г.
Ансгар отправился с новой миссией, на сей раз в Швецию. По пути он и его напарник
Витмар испытали много тягот. В море их корабль атаковали викинги, так что двое
миссионеров чудом остались живы; после долгих мытарств они добрались, наконец, до
озера Меларен и пришли в Бирку пешком, лишившись в результате своих священных книг.
Бирка, как и Хедебю, была крупным торговым городом, и среди ее смешанного населения
и многочисленных заезжих людей наверняка нашлось какое-то количество христиан,
Конунг Бьёрн, не желая ссориться с империей, выказал миссионеру свое
гостеприимство. Самым крупным достижением Ансгара стало обращение в христианство
Херигара (Хергейра), «префекта» Бирки. Херигар выстроил и содержал церковь на своей
земле и после того, как Ансгар вернулся в Германию, продолжал трудиться на благо
истинной веры в Швеции.
В 831 г. Ансгар стал главой нового гамбургского архиепископства, и папа Григорий
IV назначил его вместе с Эбоном Реймсским своими легатами к народам севера —
шведам, данам, славянам и всем прочим. Исландская пословица гласит, что без битья
из мальчика не получится епископа. В IX в. никто из северных миссионеров не мог
стать архиепископом, не избивая других. Ансгар был, судя по всему, верным и
бесстрашным слугой церкви. Но и в Дании, и в Швеции он встречал сильное
сопротивление. Миссия Гаутберта в Бирке сначала достигла некоторых успехов, но в
какой-то момент язычники взяли верх: Нитарда, напарника Гаутберта. убили, а его
самого изгнали прочь из шведских земель. Конунг Хорик открыто выказывал Ансгару
свою враждебность, хотя причиной тому были отнюдь не религиозные разногласия. После
смерти Людовика Благочестивого, друга и покровителя Ансгара, империя стала ареной
кровопролитной грызни троих его сыновей. Лотарь, Карл Лысый и Людовик с братским
рвением дрались между собой, предоставив врагам империи полную свободу действий.
Данам это было очень на руку, и они на радостях принялись с удвоенным рвением
грабить соседние страны. В 845 г. шесть сотен датских кораблей подошли к Гамбургу.
Город был разрушен. Ансгар сумел бежать и даже ухитрился спасти несколько священных
реликвий, но церковь, школа и библиотека погибли (40). Людовик Немецкий, чтобы хоть
немного смягчить последствия этих ужасных событий, объединил архиепископства
Гамбурга и Бремена, поэтому в 849 г. Ансгар отправился с новой миссией в Данию уже
как архиепископ бременский. В 850 г. Хорик, который, несомненно, ощущал
политическую необходимость подобного шага и надеялся извлечь из него определенные
выгоды, разрешил Ансгару построить церковь в Хедебю. В тот же год Ансгар послал
новую миссию в Швецию. Сначала к Херигару в Бирку отправился отшельник Ардгар, а
когда после смерти Херигара Ардгар вернулся, Ансгар сам посетил Швецию. Его и на
этот раз принимали не слишком дружелюбно, но конунг Олав выказал себя человеком
великодушным и терпимым. Возвращаясь в Бремен, Ансгар оставил в Швеции миссионером
Эримберта.
Тем временем в Дании долгое и беспокойное правление Хорика подошло к концу. Конец
этот был жесток. Родичи конунга, объединившись, отобрали у него часть его
королевства, и в начавшейся кровавой распре, согласно легендам, из всех членов
семьи уцелел только один — Хорик Младший, который и стал конунгом в 853–854 гг.
Первым делом он, по настоянию подданных, закрыл церковь в Хедебю, но разрушать ее
не стал, а после визита Ансгара все и вовсе вернулось на круги своя. В 854 г.
церковь снова открыли, мало того, клирикам позволили звонить в колокол, чего прежде
язычники не допускали. В Рибе заложили еще одну церковь, и со временем эти три
скромных христианских храма — в Бирке, Хедебю и Рибе — стали форпостами новой веры
в Скандинавии (41).
Что происходило в Дании в правление Хорика Младшего и далее — вплоть до середины
X в. — мы не знаем. В 850 г. предводитель викингов Рорик, возможно, брат Харальда
Клака, получивший от Лотаря в качестве лена остров Вальхерн, обосновался на юге
Ютландии, в землях между Эйдером и морским побережьем, В 873 г. в Дании правили по
меньшей мере два конунга — братья Сигифрид и Хальвдан, а если верить Адаму
Бременскому, имелись и другие, пиратствовавшие у южных побережий. Похоже, в те
времена вполне можно было стать конунгом и без королевства — нашлись бы только флот
и войско. Мы знаем имена двух датских конунгов, погибших в битве при Лёвене в
891 г., — Сигифрид и Годфред, но нам ничего не известно о том, каковы были их
владения и положение на родине. Преемник (и биограф) Ансгара Римберт какое-то время
продолжал миссионерскую деятельность в Дании — в частности, известно, что он
выкупал рабов-христиан на рынке в Хедебю, — но после его смерти в 888 г. все связи
Бремена с северными землями прервались. С этого момента мы лишаемся даже тех
скудных и предвзятых сведений, которые можно извлечь из христианских житий и
хроник. Существовало ли на территории Дании хотя бы временами единое королевство?
Найдется ли в перечне датских правителей между Хориком Старшим (850 г.) и Гормом
Старым (936 г.) хотя бы один конунг, по праву считавшийся властителем всей страны?
Где проходили границы мелких королевств? Неплохо было бы также понять
взаимоотношения между северными и южными областями Ютландии, а заодно — между
Ютландией и островами, особенно теми, что лежат к востоку от пролива Большой Бельт.
Но ничего этого мы не знаем. Свидетельства норвежца Оттара (др. — англ, Охтхере),
поведавшего английскому королю Альфреду о своем плавании вдоль западных побережий
Скандинавии, вовсе не так убедительны, как кажется на первый взгляд. Рассказ
Охтхере был включен в выполненный Альфредом перевод "Всемирной истории" Орозия, и,
согласно этому источнику, норвежец описывал путешествие из Скирингссаля на западном
берегу Ослофьорда в Хедебю следующим образом.
"По его словам, он плыл пять дней до порта, называемого Хедебю (?t Н??um), что
расположен между землями вендов, саксов и Онгелем и принадлежит данам. Первые три
дня пути из Скирингссаля по левому борту был Денмёрк (Denemearc, т. е. датские
владения на территории Швеции), а по правому — открытое море, следующие два дня по
правому борту лежали Ютландия (Готланд), Южная Ютландия (Sillende) и множество
островов. В эти последние два дня по левому борту оставались острова, принадлежащие
Дании".
О Хедебю Альфреду рассказывал и другой путешественник — англосакс (а возможно,
норвежец) Вульфстан, который плавал из Хедебю в Трусо и потом в устье Вислы.
"Вульфстан поведал, что он проделал путь от Хедебю до Трусо за семь дней и ночей и
что корабль все это время шел под парусами. Справа по борту лежал Вендланд, слева —
Лангеланн и Лолланд, Фальстер и Сконе. Все эти земли принадлежат Дании (42). Затем
мы оставили слева по борту Борнхольм, которым правит свой конунг, и далее — земли,
что зовутся Блекинге, Мере, Эланд и Готланд, — все они принадлежат Швеции. А справа
по борту на всем пути до устья Вислы оставался Вендланд".
В описании Европы, данном в том же источнике, сказано:
"К западу от земель старых саксов лежит устье реки Эльбы и Фризия, а к северо-
западу — Онгель (Ongle), Южная Ютландия (Sillende) и часть Дании (Dene)… На западе
земли южных данов омывает один из рукавов Океана — тот самый, что омывает берега
Британии, а на_севере — морской залив, называемый Балтийским морем (Osts?);
восточнее и севернее на материке и островах живут северные даны. Далее на восток
лежат земли афредов, а на юг — устье Эльбы и земли старых саксов. С севера земли
северных данов омывают воды морского залива Остсэ, к востоку от них живет народ
остов, к югу — афредов".
Очевидно, что в этих фрагментах Данией именуется территориальное образование, в
состав которого входят Ютландия и острова, а также относящийся сейчас к Швеции
Сконе, но не входят Борнхольм и Блекинге. Вполне вероятно, что названные территории
и политически представляли собой определенное единство — в том смысле, что
населявшие их люди считали себя подданными некоего "правителя данов". Свидетельства
Оттара относительно политической ситуации в Ютландии, строго говоря, представляют
собой благодатнейший материал для разного рода спекуляций, но, по-видимому, следует
признать, что в периоды раздробленности и распрь (а они были нередки) не только
Борнхольм, но и другие области, в том числе на полуострове, имели своих собственных
правителей. Но и северные, и южные, и все прочие даны принадлежали к одному народу
и жили в своей земле. Правда, до того момента, как эта земля стала территорией
датского королевства, ждать пришлось еще долго.
Ряд свидетельств, относящихся практически к тем же временам, что и описания
Альфреда, подтверждают наши выводы. В 890-х гг. даны предприняли несколько военных
походов, и все они оказались на редкость неудачными. После поражения при Лёвене в
891 г. конунгом в Дании стал Хельги. Адам Бременский, ссылаясь на своего
покровителя, конунга Свейна Эстридсена, сообщает в одной фразе, что Хельги очень
любили "за справедливость и святость". Но, судя по всему, Хельги достались уже
только руины королевства, ибо после него правил Олав, который, по словам того же
Адама Бременского, "явившись из Швеции, захватил датское королевство силой оружия".
У Олава было много сыновей, и двое из них — Кноб и Гурд — наследовали ему в Дании.
В конце концов, как сообщает наш источник, в бывших владениях Олава стал править
конунг по имени Сигерих, но вскоре его сместил Хардегон сын Свейна, выходец из
Нордманнии. Впрочем, Свейн Эстридсен (как и мы теперь) довольно смутно представлял
себе последовательность событий: он сам признается, что не может сказать точно,
властвовали все эти многочисленные конунги, которых правильнее назвать «тиранами»,
один за другим или одновременно.
Шведская интерлюдия в Дании занятна и показательна. Попросту говоря, шведские
правители захотели получить в свои руки Южную Ютландию и Хедебю, ибо власть над
этими землями сулила немалые выгоды, и воспользовались моментом. В начале X в.
Швеция, в отличие от Дании, процветала и обладала большой военной мощью; по
свидетельству Вульфстана, ей принадлежали крупные острова — Готланд и Эланд — и
континентальный Блекинге. Шведские торговцы и пираты вовсю хозяйничали в восточной
Прибалтике, в их руках, по сути, находились торговые пути, проходившие по русским
рекам, и они же основали на востоке Киевское княжество. Распространив свою власть
тем или иным способом на Южную Ютландию, где располагался знаменитый Хедебю,
могущественные шведские правители могли бы беспрепятственно получать свою долю
прибыли от интенсивного товарообмена между Византией, Русью, арабскими странами с
одной стороны и Западной Европой и Скандинавией — с другой. Забавно, что некоторые
шведские викинги и торговцы могли, наверное, вполне по-современному представлять
себе, как их главные торговые пути пролегают в кольце вод, омывающих Европу,
подобно Мировому Змею, что лежит в Океане, омывающем Срединный Мир Людей, и
считать, что эти пути, как и Змей, останутся незыблемыми до северного Рагнарека
(43). Но так или иначе, контроль над торговлей в Южной Ютландии или распространение
шведского влияния на, выражаясь нашим языком, "мировые товаропотоки" были весьма
заманчивыми целями для сильных, решительных и предприимчивых северных вождей.
Точные размеры королевства Олава нам неизвестны, но в него безусловно входил
Хедебю с прилегающими землями и, вероятно, ряд «ключевых» областей на важнейших
морских путях юга Дании. Два камня с руническими надписями, найденные в
окрестностях Хедебю, подтверждают неопределенные и путаные свидетельства Свейна
Эстридсена. Надпись на одном из них, обнаруженном между Селкер Hoop и Хедебю Hoop,
отличается рядом особенностей, характерных для шведского рунического письма. Она
гласит: "Асфрид воздвигла этот камень по Сигтрюггу, сыну своему и Гнупы". На
другом, найденном в одном из бастионов Готорл Слот, к северу от Хедебю, написано:
"Асфрид, дочь Одинкара, воздвигла этот камень по конунгу Сигтрюггу, сыну своему и
Гнупы. Горм вырезал эти руны". Имя «Гнупа» вполне можно счесть северным аналогом
«Кноб», а «Сигтрюгг» — имени Сигерих. Таким образом, мы знаем по крайней мере трех
конунгов шведской династии — Олава, Гнупу и Сигтрюгга. Женой Гнупы была Асфрид,
судя по имени ее отца, — датчанка, что, впрочем, вполне естественно. Кроме того, в
"Res gestae Saxonicae" Видукинда, написанных в конце X в., и других германских
хрониках упоминается о том, что Генрих Птицелов, желая отомстить «данам» за набеги
на Фризию, в 934 г. пошел на них войной, наголову разбил их, обложил данью и
вынудил датского конунга Кнуба принять крещение.
Когда и почему шведская династия утратила свою власть над Южной Ютландией,
неизвестно. Однако это каким-то образом произошло, ибо в 935 г. посланцам
архиепископа Унно, после долгого перерыва вновь отправившего миссионеров в Данию,
пришлось, по свидетельству Адама Бременского, иметь дело не с покорным христианином
Гнупой, а с упрямым язычником, конунгом Гормом. Что бы ни думал по сему поводу
Унно, для историков это — большая удача. Ибо Горм, столь нехорошо обошедшийся с
миссионерами, очевидно, был не кто иной, как Горм Старый, муж Тюры, отец
прославленного конунга Харальда Синезубого и Гуннхильд Матери Конунгов — жены, а
потом вдовы норвежского конунга Эйрика Кровавая Секира. Адам Бременский, впрочем,
относит правление Горма к слишком ранним временам, и его гневные описания грешат
предвзятостью. Следует также заметить, что рассказанная им история о том, как
Хардегон сын Свейна из Нордманнии (Нормандия? Норвегия?) победил Сигериха-Сигтрюгга
и тем самым положил конец шведскому правлению в Хедебю, противоречит северной
традиции. Согласно "Большой саге об Олаве сыне Трюггви", Горм сын Хардакнута
захватил Ютландию, убил конунга Гнупа и конунга Силфраскалли и в конце концов
сокрушил всех конунгов до самого Шлее. Тем не менее в этой темной комнате какая-то
кошка все же есть, и мы, не особо греша против истины, можем предположить, что в
какой-то момент между 935-м и 950 г. Хардегон-Хардакнут сын Свейна и его сын Горм,
даны с севера Ютландии, чья власть простиралась и на норвежскую территорию, изгнали
потомков Олава с юга. Они обосновались в Еллинге и стали родоначальниками
могущественной династии, к которой принадлежали Харальд Синезубый, Свейн
Вилобородый, Кнут Могучий, Хардакнут и Свейн Эстридсен, правивший в Дании в конце
эпохи викингов.
О самом Горме нам мало что известно. Если не принимать в расчет фантастическую
"Сагу о Йомсвикингах", гневные сентенции Адама Бременского и явно ошибочные
утверждения Саксона Грамматика и Свена Агессена о том, что он был стар и тяжел на
подъем, остается следующее. Горм был конунгом, язычником и воздвиг камень по своей
жене Тюре. В "Большой саге об Олаве сыне Трюггви" сообщается, что Горм не только
сокрушил всех своих соперников в Ютландии, но и завоевал Вендланд. У Адама
Бременского "Хардекнут Врм" ("свирепый змей, я вам скажу"), по всей вероятности,
Горм сын Хардакнута, — язычник, ненавидящий и преследующий христиан, навлекший на
себя праведный гнев Генриха Птицелова. Узнав о его делах, король Генрих пришел в
такую ярость, что отправился с войной в Данию и вынудил своего трусоватого
соперника молить о пощаде. В результате Генрих расширил пределы своего королевства
до Шлезвига, который ныне зовется Хедебю, и поселил в этих приграничных землях
саксов. Адам Бременский, судя по всему, спутал разные события и разных исторических
персонажей, ибо известно, что Генрих воевал с Данией около 934 г., победил язычника
Гнупу и умер в 936 г. Но так или иначе, во времена Горма Германия сильно теснила
датчан, и едва ли у конунга хватало сил сопротивляться.
Хорошо известная, вызывающая многочисленные споры руническая надпись, вырезанная
на меньшем из двух мемориальных камней в Еллинге, гласит: "Конунг Горм воздвиг этот
камень в память о своей жене Тюре, строительнице (44) (или славе, или украшении)
Дании". Сведения о Тюре еще более туманны и скудны, чем сведения о ее супруге.
Возможно, она была дочерью ютландского ярла или принадлежала к английской
королевской династии. В позднейших легендах говорится о ее красоте, мудрости и
благочестии, а также о ее великих трудах на благо Дании. Буквальное и ошибочное
прочтение надписи привело к тому, что Тюре приписывают иногда создание Даневирке.
Высказывалось также мнение, что слова "строитель(ница) Дании" (tanmarkaR but или на
древнескандинавском Danmarkar bot) относятся не к Тюре, а к самому Горму,
объединившему мелкие королевства в единую или почти единую Данию и восстановившему
старую южную границу, но это представляется маловероятным. Так или иначе, эта
надпись — первый датский источник, в котором встречается название «Дания» (45).
Помимо двух рунических камней, упомянутых выше, многое в Еллинге напоминает нам о
Горме. К югу и к северу от романской церкви XII в. возвышаются два больших кургана,
которые традиция соотносит с именами Горма и Харальда Синезубого. Однако и это еще
не все. Под хорами церкви были обнаружены остатки двух деревянных построек:
сгоревшей деревянной церкви и непонятного сооружения, которое, в силу его древности
и местоположения — как раз напротив северного кургана, считали языческим храмом. В
действительности эта постройка, очевидно, также относится к более поздним,
христианским временам. Наконец, при раскопках было обнаружено некое подобие
«ограды» из вертикально поставленных камней. В плане она напоминает букву V, ось
которой проходит точно через погребальную камеру северного кургана. Расстояние от
вершины до камеры составляет 200 метров. Еллинг, судя по всему, строился в два
этапа. Язычник Горм возвел каменную «ограду» и северный курган и поставил
мемориальный камень по королеве Тюре. В кургане располагалась деревянная
погребальная камера, предназначавшаяся для двух человек, но когда ее вскрыли, в ней
не оказалось ни останков, ни погребального инвентаря.
Харальд сын Горма, наследовавший отцу, был христианином. Вероятно, он построил
деревянную церковь — если не на руинах языческого святилища, то, по крайней мере, в
некоем почитавшемся язычниками месте. Помимо этого, он возвел южный курган,
семидесяти метров в длину и одиннадцати в высоту, занимающий большую часть
пространства внутри каменной «ограды» (46).
Судя по всему, Харальд перенес останки своих родителей из погребальной камеры в
новую церковь. Тюра была христианкой, что же касается Горма, то новообращенные
адепты истинной веры часто хоронили в освященной земле своих языческих, но горячо
любимых родичей. Южный курган изначально возводился не как гробница, а как
памятник, или кенотаф, но кому он предназначался — мы не знаем (47). На его
вершине, вероятно, стояла сторожевая башня. После всего этого Харальду оставалось
только воздвигнуть мемориальный камень по образцу мемориального камня Горма. Он
поставил возле церкви прекрасную стелу, покрытую рисунками и надписями с трех
сторон: на одной стороне ее — изображение Христа (древнейшее в Дании); на другой —
"большой зверь", борющийся со змеей; на третьей — руническая надпись: "Конунг
Харальд воздвиг этот камень по своему отцу Горму и своей матери Тюре. Харальд
подчинил себе всю Данию и Норвегию и обратил всех данов в христианскую веру".
В дальнейшем мы обсудим, имел ли Харальд право говорить о себе так и насколько
обоснованными были эти заявления.
Мрут стада,
Умирают родичи,
Пустеют долы и домы,
С тех пор как пришел к Одину Хакон,
Народы многие попраны (50).
Хакона похоронили в Сэхейме в северном Хёрдаланде: его положили в большой курган
"в полном вооружении и лучшей одежде". Его подданные снарядили его как подобает, и
асы с радостью приняли бывшего христианина, восславленного за то, что он "чтил
святилища", и ныне присоединившегося в Вальгалле к восьми своим братьям-язычникам.
Все это происходило примерно в 960–965 гг. Пять сыновей Эйрика вернулись в
Норвегию вместе со своей матерью Гуннхильд, теперь с полным правом именовавшейся
Гуннхильд Мать Конунгов. Племянник Хакона Трюггви сын Олава по-прежнему правил в
восточных фюльках, Гудрёд сын Бьёрна — в Вестфольде. Трандхейм остался в руках ярла
Сигурда. Харальду Серая Шкура достались только центральные и юго-западные фюльки, и
при наличии еще четырех братьев, чье будущее также требовалось обеспечить, Норвегия
вполне могла вернуться в то состояние, в каком она пребывала до Харальда
Прекрасноволосого. Однако этого не случилось. Харальд Серая Шкура предпочитал
завоевывать, а не договариваться, приобретать, а не раздавать, и, действуя, как
уверяют источники, во многом под влиянием и по совету матери, находил понимание и
поддержку у своих братьев. Тем не менее ему не суждено было повторить подвиги деда,
и в истории за ним закрепилась репутация несчастливца: как и его отцу Эйрику,
Харальду не хватило удачи или, возможно, рассудительности. Харальд Синезубый и ярлы
Хладира расправились с ним ровно в тот момент, когда он стал достаточно силен,
чтобы представлять опасность, но еще не настолько могуч, чтобы обезопасить себя.
Харальд не был обделен талантами и достоинствами. Он первым из норвежских конунгов
предпринял поход в дикие земли за границами Халогаланда и дальше, к Белому морю,
куда прежде наведывались лишь дерзкие предводители северян. Кроме того, он сумел за
несколько лет избавиться от главных своих врагов на западе и юге Норвегии. В чем же
тогда причина его неудач?
Здесь нам придется удовольствоваться чистыми предположениями. Харальд и его братья
получили власть при поддержке данов, и, возможно, тень Харальда Синезубого,
маячившая за их спинами, мешала норвежцам признать новых правителей. Кроме того,
Харальд, подобно Хакону Доброму, был христианином и ровно так же не сумел обратить
в свою веру язычников-подданных; однако если Хакон смирился с неизбежностью,
Харальд продолжал упорствовать. Вместе с братьями он разрушал святилища и не давал
людям совершать жертвоприношения, чем вызвал недовольство норвежцев и гнев богов.
Люди могли разве что ворчать и надеяться на перемены к лучшему, но асы мстили за
себя скудными урожаями, плохим уловом и дурной погодой. Снег выпал на середину
лета, и скот пришлось держать в стойлах, как делают финны, сообщает скальд, но,
возможно, эти поэтические образы просто выражают тот нехитрый факт, что землепашцы
и скотоводы во времена Харальда чувствовали себя обиженными и обойденными. Многие
еще хранили память о добром конунге Хаконе, а закоренелые сепаратисты тренды по-
прежнему почитали своими властителями ярлов Хладира — Сигурда, убитого сыновьями
Эйрика, и его сына Хакона. Расправу с Трюггви и Гудрёдом, правившими в Вике, а тем
более конфискацию их земель едва ли можно счесть разумным шагом, даже если братьям
он таковым казался, ибо Харальд Синезубый пристально следил за всем, что происходит
в традиционно «датской» области, и с того момента его любовь к Харальду Серая Шкура
заметно охладела. Проходит совсем немного времени, и мы видим в качестве друга и
союзника датского конунга не кого иного, как ярла Хакона из Хладира; результатом
этой дружбы явилось то, что Харальд Серая Шкура нашел свою смерть: его захватили
врасплох (предательски, как говорят источники) у Хальса, на северо-востоке
Ютландии, в узком проливе на восточной оконечности Лимафьорда и он пал в битве.
Победители поделили самые благодатные области Норвегии: Хакон получил от конунга в
качестве лена семь западных фюльков — от Рогаланда до Северного Мера — и остался
единовластным правителем Трёндалёга, а сам Харальд взял себе восточные фюльки, Вик
и Упплёнд. Хакон принес Харальду клятву верности, и после этого датский конунг мог
смело претендовать на то, что Норвегия теперь его. Ему выплачивалась дань; в одном
из кённингов Норвегию именуют "ястребиным островом Харальда" — красноречивое
признание его главенства; однако и Хакон жил в роскоши. Гуннхильд и двое ее
оставшихся в живых сыновей бежали на Оркнейские острова и еще пытались грабить
норвежские побережья (Гудрёд, переживший всех своих братьев, погиб в набеге
двадцать пять лет спустя, при конунге Олаве сыне Трюггви), но поддержки ни у кого
не встречали. Хакон, до конца жизни носивший титул ярла, успешно правил в Западной
Норвегии. На протяжении какого времени он выплачивал Харальду дань — неизвестно, но
то, что он так и умер язычником, упорно поклоняясь старым богам, явно было для
конунга как бельмо в глазу. Хакон восстановил разрушенные сыновьями Эйрика капища и
не препятствовал жертвоприношениям, за что асы выказывали ему свое благоволение,
посылая хорошую погоду и богатые урожаи; а в первую зиму его правления сельдь
повсюду вдоль побережий просто шла косяком.
Несколько раз Хакон оказывал датскому конунгу военную помощь. Как мы уже говорили,
Харальд испытывал мощное давление со стороны германских императоров. И Генрих I
Птицелов, и Оттон I были активными поборниками христианства. В 948 г. папа Агапий
направил буллу гамбургскому архиепископу Адальдагу: в ней подтверждалось, что
Агапий является главой датской церкви и имеет право назначать епископов повсюду в
датских землях. По свидетельству Адама Бременского, именно Оттон I учредил после
этого три первые епископии в Хедебю, Рибе и Орхусе. Их епископы — Хорит, Лиафдаг и
Регинбронд — в том же году присутствовали в Ингельхейме. Судя по именам, они были
не датчане. В 965 г. Оттон I освободил эти три церкви от уплаты имперских податей с
земель. Если грамота не поддельная (подобно многим церковным документам того
времени), вероятно, подати по какой-то причине нельзя было собрать; либо Оттон
хотел таким деликатным способом дать всем понять, что он рассматривает эти
епископства (а значит, и Ютландию, если не всю Данию) как свои владения. Чтобы
разобраться в происходящем, нам придется вернуться немного назад, в 960 г., когда
Харальд формально принял христианство. В рассказах об этом событии смешаны дурная
история и добрая легенда, но сам факт несомненен. Согласно путаному изложению Адама
Бременского (II, III), такова была расплата за поражение в войне с императором. В
Хронике Видукинда (III, 65) говорится, что однажды Харальд стал свидетелем долгого
и яростного спора между его приближенными и миссионером Поппо. Даны признавали
Христа богом, но утверждали, что асы куда могущественнее его. Поппо отвечал на это,
что есть только один Бог, Отец, Сын его Иисус Христос и Святой Дух, а асы — это
сонм демонов. Харальд предложил миссионеру доказать свою правоту ордалией, на что
епископ, уверенный в успехе, сразу согласился. На следующий день Поппо прошел
ордалию раскаленным железом, и конунг, убедившись, что на ладонях епископа нет и
следа ожогов, естественно, тут же признал Христа единственным истинным Богом и
согласился, что только Его следует почитать в Дании. Впрочем, совершать подобное
чудо, честно говоря, не требовалось, ибо к тому времени христианство в Дании,
особенно в гаванях и торговых центрах, получило достаточное распространение отчасти
благодаря деятельности гамбургско-бременской миссии, отчасти под влиянием заезжих
торговцев и путешественников, а также данов-христиан из Данело, сохранивших тесные
связи с родиной.
Тем не менее амбиции и интересы датского конунга неизбежно должны были вступить в
конфликт с устремлениями империи. Очевидно, епископ Поппо отправился в Данию с
подачи Оттона I, и, скорее всего, когда Харальд принял христианство, в Германии
сочли это, по крайней мере, изъявлением покорности, если не признанием верховной
власти императора. Тогда, в начале 960-х гг. Харальд занимался норвежскими делами,
не забывая о Швеции и одновременно пытаясь реализовать свои планы относительно
Вендланда. На тот момент ему надо было обезопасить южную границу, и он разумно
рассудил, что игра стоит свеч. Приняв христианство и старательно избегая прямых
столкновений с империей, он лишил Оттона I двух главных поводов для агрессии. В
течение следующего десятилетия Харальд мастерски вел свою линию.
В те времена на южном балтийском побережье жило славянское племя вендов: охотники,
землепашцы и пастухи, они не слишком ладили со своими соседями германцами,
видевшими в них дичь для охоты и потенциальных рабов. Харальд установил с вендами
мирные и весьма выгодные отношения, а где-то около 965 г. взял в жены дочь местного
правителя (это был его второй брак). Свидетельством тому служит надпись на
руническом камне, найденном в западной стене церкви Сёндер Внесен (Ютландия): "Тови
(или Това) дочь Мистивоя, жена Харальда Доброго сына Горма, воздвигла этот камень
по своей матери". Две легенды связывают имя Харальда с Вендландом. В этих землях он
укрылся под старость от своего сына Свейна и там же, в Вендланде, он якобы построил
крепость Йомсборг, прибежище легендарных йомсвикингов. Если Йомсборг все же не
чистая фантазия, он располагался, вероятно, в устье Одера, точнее, его восточного
рукава — Дзвивны, там, где сейчас стоит маленький городок Волин, Юмне Адама
Бременского. Вопреки уверениям Адама, Волин, конечно, никогда не был "самым большим
городом Европы" и в окрестностях его не найдено ни гавани на 360 больших кораблей,
ни останков крепости (если не считать таковыми расположенный неподалеку холм
Сильберберг). Однако археологические находки свидетельствуют о том, что население
города было смешанным скандинавско-славянским. Трудно, если не невозможно, поверить
в существование Йомсборга, каким его описывают легенды: сообщество воинов от
восемнадцати до пятидесяти лет, предлагавших свои услуги любому, кто больше платит,
дававших клятву не сражаться друг против друга и мстить за смерть любого из своих
соратников и владеющих собственной крепостью, куда не допускались женщины. А вот
поверить в то, что Харальд Синезубый уговорами или силой добился у вендов
разрешения разместить в их торговом городе датский гарнизон — в интересах ли
торговли, или в качестве одной из мер своей экспансионистской политики, — не так уж
немыслимо. Непонимание и псевдогероический (другими словами, романтический) антураж
позднейших времен сделали остальное (51).
Традиция сохранила также смутные упоминания о военных кампаниях данов в Швеции.
Стюрбьёрн Старки, племянник шведского конунга Эйрика Победоносного, женатый на Тюри
дочери Харальда, собрал войско, в котором были, среди прочих, и викинги из
Йомсборга-Волина или даны, и выступил в поход против своего дяди, желая отобрать у
него власть. Он дошел до Уппсалы, но там потерпел сокрушительное поражение; судя по
всему, даны предали его и бежали с поля боя. Несколько рунических камней в Сконе,
на датской территории Швеции, прославляют воинов, сражавшихся до конца в Уппсале;
возможно (хотя не обязательно), имеются в виду эти события. После этого сражения
шведский конунг Эйрик получил прозвище Победоносный.
Все это время Харальд поддерживал с императором Оттоном I не то чтобы дружеские
или союзнические, но вполне мирные отношения. Когда Оттон вернулся из Италии в
Германию в 973 г., Харальд, в числе других правителей, принес ему оммаж в
Кведлинбурге. Через несколько месяцев Оттон I умер, и датский конунг, не теряя
времени, решил испытать силу его наследника, Оттона II. Это была ошибка. Оттон II
собрал к себе саксов, франков, фризов и даже вендов и двинулся к Хедебю и
укреплениям Даневирке. Харальд, воспользовавшись своим правом, призвал ярла Хакона;
норвежцы пришли и держали часть укреплений. Норвежские скальды и авторы саг воспели
их доблесть и стойкость, хотя германские источники ни словом о том не упоминают. В
них говорится, что император прорвался через Даневирке и, преследуя врагов, прошел
большую часть Ютландии, но в конце концов заключил мир с данами на своих условиях и
построил крепость на границе — той самой, которую установил полувеком раньше Генрих
Птицелов. Примерно в это время Харальд, вероятно, под давлением императора в
очередной раз попытался христианизировать Норвегию. Но лучезарный медовый месяц в
его отношениях с Норвегией уже миновал, язычник Хакон вернулся в свой языческий
Трёндалёг, и в северо-западные фюльки новая вера так и не нашла дороги. В своих
юго-восточных землях конунг Харальд, несомненно, преуспел больше.
Впереди у Харальда было еще десятилетие и еще один триумф, прежде чем клыки его
окончательно притупились и его вышвырнули прочь, как старого пса. В 980 г.
император Оттон I вступил в войну с сарацинами в Италии, которая закончилась для
него жестоким поражением у мыса Колонне в Калабрии. Момент был слишком удобный,
чтобы его упустить. Возможно, христианская совесть не позволила Харальду возглавить
поход самому, а может быть, его власть в тот момент уже клонилась к закату, но, так
или иначе, даны под командованием сына Харальда Свейна Вилобородого разрушили
крепость Оттона в Шлезвиге и оттеснили германцев на юг. Одновременно тесть
Харальда, король вендов Мистивой, захватил Бранденбург, а чуть позже Гольштейн и
сжег Гамбург. Ни там, ни там захватчики не встретили особого сопротивления, и
теперь наконец Харальд с полным правом мог говорить, что завоевал всю Данию. Однако
через пару лет он потерял все и вынужден был бежать от своего собственного сына в
Вендланд. Причина проста. Вероятно, к этому времени нововведения Харальда,
касавшиеся религии, земельной собственности и верховной власти, настроили немалую
часть богатых землевладельцев против него. Церковь и верховная власть действовали
заодно ко взаимной выгоде, однако упорство, с каким Харальд насаждал христианство в
Дании, многим пришлось не по вкусу. Далеко не все эти люди сумели уплыть, кое-кто
остался и терпеливо выжидал до того момента, когда звезда Харальда стала клониться
к закату на фоне сияющей славы воинственного Свейна и появилась возможность
повернуть колесо фортуны в свою сторону. Не исключено, что многие местные
властители также чувствовали себя ущемленными, ибо Харальд покушался на их исконное
право распоряжаться своими землями, — как и в Норвегии, конунг хотел есть, а чем
могущественней конунг, тем лучше у него аппетит. Харальду могли также ставить в
вину то, что в его правление Дания испытывала постоянное давление; упрек абсолютно
незаслуженный, поскольку в действительности он делал все, чтобы не дать этим
притязаниям перерасти в нечто худшее. Но политические незрелые подданные едва ли
могли оценить по достоинству его терпение и умелую тактику, сочетавшую регулярные
демонстрации силы с возможностью при случае пойти на уступки. Не улучшало ситуацию
и то, что церковь навязал данам император, и те продолжали относиться к ней как к
выразительнице имперских интересов. Помимо всего прочего, Харальд утратил уважение
норвежцев и ярла Хакона. И при всем том его бегство в Вендланд представляет для
историков загадку. Согласно Адаму Бременскому и "Encomium Emmae", Харальд был ранен
в битве со своим сыном Свейном, укрылся в славянских землях (ad civitatem Sclavorum
quae lumne dicitur, пишет Адам) и через несколько дней умер. Его тело привезли в
Данию и похоронили в построенной им церкви в Роскилле. Фантастическая "Сага о
Йомсвикингах" приписывает Харальду куда менее правдоподобный, а Саксон Грамматик —
куда более ужасный конец.
Позднейшая традиция также сообщает нам, что в эти последние годы Харальд попытался
сместить своего бывшего союзника и нынешнего врага ярла Хакона (52). Он привел флот
с юга к норвежским побережьям, вероятно в Хладир, и там, в заливе Хьёрунгаваг,
разыгралась битва. Войско составляли даны и некоторое количество вендов, хотя
легенды говорят, что это были йомсвикинги, чья крепость располагалась в Вендланде.
Шестьдесят кораблей собралось в Лимафьорде, откуда они двинулись на север и вошли в
Хёрундарфьорд, южнее современного Олесунна, Там в заливе Хьёрунгаваг их встретили
уже стоявшие в боевом порядке корабли под командованием ярла Хакона и его сына,
доблестного Эйрика. Если оставить в стороне все живописные подробности, которые во
множестве преподносит нам позднейшая традиция, факты таковы, что битва закончилась
сокрушительным поражением данов, и после нее ярлу Хакону уже ничто не грозило.
Ему, однако, не суждено было дожить свои дни с почетом, в мире с богами и людьми.
Письменные источники приводят, очевидно, неправдоподобные объяснения того, почему
ярл утратил поддержку и уважение своих подданных. Согласно Снорри, Хакон, подобно
некоторым персонажам древних преданий, к старости сильно переменился. Он сделался
заносчив и перестал прислушиваться к чужому мнению; с бондами ярл был груб и скуп;
хёвдинги больше не чувствовали себя в безопасности, ибо он нарушал законы, о
соблюдении которых ему следовало бы заботиться, а его увлечение женщинами (аскетом
он никогда не считался) теперь выросло в настоящую страсть. Повсюду люди были
недовольны. Даже тренды, всегда хранившие верность своим властителям, начали
роптать. Память всех обращалась к династии Харальда Прекрасноволосого, от
горестного настоящего к золотому прошлому. "А тут вдруг такая беда, что могучий
конунг появился в стране, как раз когда между бондами и ярлом были раздоры".
Конунг, о котором здесь говорится, — один из самых впечатляющих персонажей эпохи
викингов, правнук Харальда Прекрасноволосого, Олав сын Трюггви. Его отцом был
Трюггви сын Олава, тот самый, который во дни Хакона Доброго правил землями в
окрестностях Ослофьорда и погиб, предательски убитый сыновьями Эйрика, вскоре после
рождения сына. Мать Трюггви Астрид, словно прекрасная и несчастная героиня народной
сказки, уцелела в ужасном побоище и бежала на маленький остров посреди озера, где у
нее немного погодя родился сын (согласно традиции, в 968-м или 969 г.) (53).
Злобная сказочная колдунья, Гуннхильд Мать Конунгов, ревностно желала ее смерти, но
Астрид с маленьким сыном, своим приемным отцом Торольвом Вшивая Борода и
несколькими женщинами пряталась в разных местах на востоке Норвегии и в Швеции,
пока мальчику не исполнилось три года. Ее брат Сигурд был видным человеком при
дворе Вальдамара, короля Хольмгарда, то есть князя Владимира, с 972 г. правившего в
Новгороде, а в 980 г. ставшего великим князем киевским, властителем Руси.
Бесприютные скитальцы решили отправиться к нему, но, когда они плыли на восток
через Балтийское море, их захватили в плен викинги-эсты и продали в рабство.
Приемного отца Астрид (и Олава) они убили, поскольку он был слишком стар, чтобы
работать. Шесть лет спустя Сигурд по поручению своего повелителя отправился в
страну эстов и увидел там на рынке прекрасного юношу-чужеземца. Сигурд
поинтересовался, кто он такой, а узнав — выкупил его и увез в Хольмгард-Новгород.
Там Олаву случилось как-то раз встретить того, кто убил его приемного отца; мальчик
немедленно выхватил свой топорик и размозжил этому человеку голову. Своим поступком
Олав вызвал недолгий гнев горожан, предпочитавших мирную торговлю кровавым распрям,
и привлек к себе внимание королевы, неравнодушной к красивым мальчикам. Вскоре она
вместе с Сигурдом представила его королю, и тот хорошо его принял; Олав же, с
ранней юности отличавшийся всеми мужскими достоинствами, славно послужил Вальдамару
в битвах. В восемнадцать лет он отправился в свой первый викингский поход на
Балтике. Для начала викинги напали на Борнхольм, после чего шторм принес их к
берегам Вендланда, где Олав удостоился внимания еще одной благородной девы, Гейры,
дочери короля Болеслава, которая стала его женой. Спустя три года она заболела и
умерла, а Олав продолжил свою карьеру викинга. Большая часть этой истории,
очевидно, являет собой переработку стандартного легендарного сюжета в соответствии
с представлениями «биографов» о том, какова могла быть юность столь выдающегося
властителя, однако то, что Олав провел детство на Руси, ходил в викингские походы
на Балтике и побывал в Вендланде, похоже на правду. В 990-х гг. он участвовал в
военных походах на Британских островах: с большой вероятностью — в битве при
Мэлдоне (991 г.) и достоверно — как союзник датского конунга Свейна Вилобородого в
военных кампаниях 994 г. Снорри сообщает, что Олав совершал набеги в Нортумбрию,
Шотландию, Ирландию, Уэльс, Камберленд, на Гебриды, остров Мэн и — для ровного
счета — во Францию (Валланд). Подробности нам неизвестны, но к двадцати годам Олав
уже был прославленным предводителем викингов и делил со своими людьми богатый
данегельд. Около 995 г. он принял христианство. Старательно выстроенная легенда
рассказывает, как его обратил в истинную веру мудрец-отшельник на островах Силли;
но гораздо более достоверным кажется свидетельство Англосаксонской хроники, что
Олав принял крещение после неудачной попытки захватить Лондон, получив данегельд в
16 000 фунтов серебра. "Тогда король послал епископа Эльфхеаха и элдормена
Этельверда, чтобы они привезли короля Анлафа (Олава), и отправил заложников к
кораблям. Короля Анлафа препроводили с большим почетом к королю в Андовер, и король
был его крестным отцом на конфирмации и поднес ему роскошные дары. А Анлаф дал ему
слово, что никогда не придет больше с враждой в английские земли, и исполнил
обещание".
После этого победоносный викинг решил вернуться в Норвегию. Он был богат,
прославлен, удачлив, и его вело сознание двух возложенных на него задач: отвоевать
землю предков и обратить ее в правую веру. Также до него дошли сведения о том, что
Хакон утратил позиции в собственной стране и лишился уважения и поддержки трендов.
Несмотря на то что автор сам предоставил нам полный перечень неправых деяний ярла,
обстоятельства, при которых это произошло, все же требуют разъяснений. Впрочем,
причина оказывается самой простой и вполне согласуется с основными закономерностями
норвежской истории X в. Куда больше, чем беззакония и похоть, падению Хакона
способствовало соперничество между северными ярлами и Инглингами, в котором
Вестланд и Вик играли роль своеобразного балансира. Мы ничего не знаем о
политических пертурбациях в последние годы его правления, но, очевидно, Хакону не
на кого было опереться, когда Олав заявил свои притязания на власть. С могучим
флотом, в сопровождении воинственных викингов и английских священников, претендент,
завернув по дороге на Оркнейские острова, направился к родным берегам. Он пристал в
Морстре, у одного из южных выходов Хардангра, и оттуда быстро двинулся на север.
Ярл Хакон то ли позорно бежал, то ли (что представляется более вероятным) был
захвачен врасплох. Олав практически нигде не встретил серьезного противодействия:
слабые попытки сопротивления были тут же пресечены. В позднейших источниках
говорится, что Хакон со своим рабом Карком укрылись в Гаулардале, у любовницы
Хакона, Торы из Римуля, и как-то ночью перепуганный раб перерезал своему господину
горло. Олава, как когда-то его прадеда Харальда Прекрасноволосого, провозгласили
конунгом на тинге в Трандхейме. Позднее Упплёнд и фюльки Ослофьорда, долго
находившиеся под властью датского конунга, также признали его своим правителем.
Но золотой век не наступил. Вопреки всем панегирикам позднейших почитателей Олава
сына Трюггви, властвовал он недолго, и для страны это были не лучшие времена.
Историки XIII в. с блеском расписывают красоту конунга, его доблесть, силу и
мастерство в ратных делах, его труды на благо Норвегии и веры, события его жизни —
от сказочного рождения до героической смерти; и тем не менее в действительности мы
знаем об Олаве сыне Трюггви очень мало. Ибо он стал легендой — а кому нужна правда
о легендарных героях? (54)
Даже когда дело касается его якобы христианского рвения, источники полностью
противоречат друг другу. Адам Бременский, писавший в 1080 г., отзывается об Олаве
сыне Трюггви с несвойственной ему желчностью: "Кое-кто говорил, что он был
христианином, другие — что он отступился от веры, но все сходятся на том, что он
был очень искусен в прорицаниях, предсказывал судьбу и верил в гадания по птицам.
Оттого он и получил свое прозвище Кракабен (Воронья Кость). Также рассказывают, что
он занимался колдовством и держал при себе колдунов, с помощью которых завоевал
страну и своими заблуждениями вверг ее в ничтожество" (II, xl (38)). Норвежские и
исландские источники говорят нечто прямо противоположное, и в данном случае,
вероятно, правы. Едва ли Олав интересовался тонкостями христианского учения, и даже
самые ревностные почитатели не приписывают ему стремления к духовным идеалам. Но
подобно Хакону Доброму, сыновьям Эйрика, Харальду Синезубому и Свейну Вилобородому,
он хорошо понимал, какие выгоды сулит его стране принадлежность к европейскому
христианскому сообществу. Как и других викингов, посещавших чужие земли, его
поражали величие и богатство церкви и великолепие христианской литургии. Но эти
слава, роскошь и братское единение были недоступны для северных варваров.
Поклоняться Тору и Одину в те дни значило делать себя изгоями. От принятия
христианства немало выиграли бы и Норвегия, и ее конунг; кроме того, это был
хороший способ подчинить себе труднодоступные и независимые северные фюльки.
Олав мог рассчитывать на успех в Вике, где почву подготовил еще Харальд Синезубый.
Жители западных фюльков от Рогаланда до Фьордов — древней родины викингов — уже
приобщились к христианству в своих походах в дальние страны, а также благодаря
усилиям Харальда Серая Шкура, но обитатели Трёндалёга были ярыми и упорными
язычниками, так же как и их соседи в северном Халогаланде. Возможно, исландские
историки, следуя сомнительным преданиям о том, что Олав сын Трюггви принес
христианство в их собственную землю, частично приписали ему рвение и заслуги
другого конунга — Олава сына Харальда, названного впоследствии Олавом Святым. Они
пишут, что все южные и юго-западные земли испытали на себе власть и гнев Олава сына
Трюггви, что в Трандхейме он разрушал святилища и повергал наземь статуи богов,
после чего повелел построить небольшой торговый город в устье реки Нид, поскольку
Хладир, с его памятью о ярлах и идолах, не внушал ему теплых чувств. Спустя годы
этот городок превратился в королевский город Нидарос, позднее переименованный в
Трандхейм. Столь же могучий удар был нанесен язычеству в Халогаланде. Мало того,
нам сообщают, что миссионерский пыл конунга обращался также на торговцев,
путешественников и скальдов, которым выпало оказаться при его дворе, он убеждал или
вынуждал их принять крещение, а затем отпускал на родину — проповедовать правую
веру. С течением времени ему стали ставить в заслугу христианизацию Норвегии (что
по меньшей мере преувеличение), Шетландских и Фарерских островов (о чем нам ничего
не известно), Исландии (выказавшей небывалую покорность) и Гренландии (совершенно
безосновательно). Так он и остался в глазах потомков кровожадным и жестоким
ревнителем христианской веры, и исландские биографы охотно возвеличивают его в этой
роли.
На самом же деле к 1000 г. положение у Олава сына Трюггви было хуже некуда. Он по-
прежнему оставался "морским конунгом" и интересовался исключительно делами
прибрежных западных и юго-западных фюльков. В обширные внутренние области Олав даже
не заглядывал, и амбиции местных властителей, предоставленных самим себе, быстро и
неуклонно росли. Но и на западе Олава не жаловали, ибо в своем показном
христианском рвении он начисто забывал и об обязанностях конунга, и о благе
подданных. Ситуация в Трёндалёге была еще более тяжелой. Чтобы держать трендов в
повиновении и надзирать за их христианским благочестием, Олаву приходилось жить в
их землях, и чем дольше он это делал, тем меньше они его любили. За пять лет этот
человек, обладавший всеми качествами и талантами хорошего правителя, чей приход к
власти, казалось бы, отвечал нуждам и чаяниям страны, сумел отвратить от себя всех
подданных. Яростный лев, когда ему потребовались мудрый совет и помощь, оказался
бессильным, словно выброшенная на берег рыба.
Между тем враги Олава не дремали. Его прежний соратник, датский конунг Свейн
Вилобородый заглядывался не только на потерянные области Ослофьорда, но и на всю
Норвегию; Олав Скётконунг, первый шведский конунг, признанный верховным властителем
гаутов, жаждал присоединить к своим владениям выгодные в торговом отношении земли
западных соседей; кроме того, еще оставался в живых сын ярла Хакона, умный и
доблестный ярл Эйрик. Сложившийся союз представлял смертельную угрозу для Олава
сына Трюггви, а возможностей для маневра у него практически не осталось. Надо было
искать сторонников.
Наши сведения о датском конунге Свейне могли бы быть и полнее. Известно, что он
стоял во главе заговора против Олава сына Трюггви, построил военные крепости —
Треллеборг, Фюркат, Оденс и, возможно, Аггерсборг и, завоевав Англию, был признан
там королем. Но при этом он напоминает некоего северного Лаокона, оплетенного
клеветой и злословием своих моралистов-сородичей. Титмар Мерзебургский именует его
rex tyrannus; Адам Бременский елейно, но не без яда превращает Свейна в персонажа
ветхозаветной истории о грехе, наказании, покаянии и возрождении; "Хроника
Роскилле" награждает его раздвоенной бородой и щедро цитирует Адама; Свен Аггесен
спорит с Хроникой, но без каких-либо отсылок к источникам; "Сага о Йомсвикингах",
как всегда, отличается безудержным полетом фантазии, а Саксон Грамматик пытается
составить из всего этого грандиозную компиляцию, где судьба Свейна служит
воплощением старой как мир темы mutatio morum aut fortunae. "Gesta Cnutonis"
(1040 г.) исполнены восхищения, но не восхищают полным отсутствием фактов. Нам
рассказывают о том, как Свейна ребенком похитили йомсвикинги, как шведский конунг
Эйрик Победоносный изгнал его из своего королевства, как он скитался в Англии и
Шотландии и взял в жены несуществующую Сигрид Гордую (55) — и ничему этому нельзя
верить. Правда же заключается в том, что Свейн Вилобородый был выдающимся
человеком, но, в отличие от Олава сына Трюггви, разумным и терпеливым. Он всячески
способствовал распространению христианства, к которому сам не испытывал особой
симпатии, и действовал при этом трезво, но эффективно. Он завоевал Англию
исключительно благодаря тому, что поступал осмотрительней, чем его противники, и,
опять же в отличие от Олава сына Трюггви, оставил сына более великого, чем он сам,
продолжавшего его дело.
Между правящими династиями Скандинавии существовали тесные родственные связи.
Шведский Олав Скётконунг был пасынком Свейна, Олав сын Трюггви — его шурином.
Сестра Свейна Тюри сначала вышла замуж за Стюрбьерна, столь неудачно пытавшегося
захватить Швецию, а после его смерти была отдана в жены Болеславу (Бурицлейву),
королю вендов, которого она ненавидела, во-первых, за то, что он был язычником, во-
вторых, за то, что он был стар. В отчаянии она бежала в Норвегию, где стала женой
Олава сына Трюггви. Еще два брака заслуживают упоминания — сестра Олава сына
Трюггви вышла замуж за Рёнгвальда, ярла Вестеръётланда, заклятого врага шведского
конунга, и это толкнуло Олава Скётконунга к дальнейшему сближению со Свейном; кроме
того, был заключен брачный союз между дочерью Свейна Гюдой и ярлом-изгнанником
Эйриком, сыном норвежского ярла Хакона. Фигуры были расставлены, и игроки заняли
свои места за доской. Норвежский конунг сделал первый ход.
Шаги Олава нам известны, хотя цели его до конца не ясны. В "Саге об Олаве сыне
Трюггви" рассказывается, что летом 1000 г. конунг проплыл от Нидароса вдоль
западного побережья Норвегии, собирая сторонников, так что к концу пути у него
собрался флот в шестьдесят кораблей, включая Малого Змея и Великого Змея — самый
большой корабль в северных морях. Они пересекли Каттегат, и по проливу Эресунн,
миновав остров Хведн и оставив в стороне соблазнительные зеленые равнины Зеландии и
Ско-не, вышли в Балтийское море. Далее флот двинулся на юг, к острову Рюген в устье
Одера. Согласно Снорри, Олав направлялся к Болеславу, отцу его первой жены Гейры и
бывшему мужу его нынешней жены Тюри. По настоянию Тюри он и пустился в путь, ибо
она хотела вернуть свое имущество, которое осталось у Болеслава, когда она бежала
из его опостылевших объятий. Олав и Болеслав встретились как друзья, и Болеслав
выплатил полностью стоимость всего имущества Тюри и ее земель. Но, судя по всему,
Олав и Тюри имели в виду и нечто другое. Норвежскому конунгу нужны были союзники
куда больше, чем приданое. Титмар Мерзебургский упоминает о вражде Болеслава и
Свейна; а тот, кто мог заплатить, всегда находил себе сторонников среди балтийских
викингов. Снорри утверждает, что даны из Йомсборга-Волина, сопровождавшие Олава на
обратном пути, предали его, когда он попал в засаду у острова Свольд, недалеко от
Рюгена; в результате он оказался один с горсткой кораблей против огромного
объединенного флота Свейна, Олава Скётконунга и ярла Эйрика. Однако Адам
Бременский, писавший через семьдесят пять лет после этой битвы, излагает события
иначе. По его версии, Олав сын Трюггви (чью память он старательно порочит за то,
что тот предпочитал неоперившихся английских клириков избранникам гамбургско-
бременской миссии) узнал, что шведский и датский конунги заключили против него
союз; природная вспыльчивость, еще больше подогретая словами его жены Тюри,
заставила конунга немедленно собрать флот и пойти войной на данов. Однако враги
встретили его в Эресунне, там, где пролив "такой узкий, что с берегов Зеландии
виден Сконе", и в этом излюбленном месте всех пиратов норвежцы были разбиты
наголову, а конунг Олав, видя, что спасения нет, бросился в море и "нашел свою
смерть ровно так, как он того заслуживал". Сражение происходило недалеко от
современного Хельсингборга. С другой стороны, скальдические строки, посвященные
этим событиям, подтверждают, что битва случилась, когда Олав возвращался домой
откуда-то с юга (вероятно, из Вендланда). В связи с этим весьма заманчивой
представляется следующая версия (хотя и она объясняет не все). Олав пытался
противостоять объединенной силе данов, шведов и ярла Эйрика, заключив союз с давним
врагом данов, королем вендов Болеславом. Норвежское ополчение, а возможно,
недовольные кормчие не ответили на его призыв, и он отправился на встречу с
Болеславом всего с одиннадцатью кораблями. Дальнейшее только подтверждает железное
правило викингской политики: конунг без флота обречен. У Болеслава было шестьдесят
кораблей, и командовал ими ярл-викинг Сигвальди. Не исключено, что Сигвальди
действительно предал Олава или увел свой флот из битвы, повинуясь голосу
благоразумия (легенда гласит, что он поступил так же и в Хьёрунгаваге), и
предоставил Олава своей судьбе. Возможно, история о предательстве придумана для
красоты и датско-шведскому союзу противостоял флот в семьдесят один корабль. Но так
или иначе, разницы нет: превосходство противника было слишком велико, и Олав, хотя
и сражался как герой, потерял и свою страну, и жизнь. Где происходило сражение,
неясно; часть доводов говорит в пользу "некоего острова" в проливе Эресунн — Хвенда
или древнего архипелага Армагер в районе нынешнего Копенгагена, другие — в пользу
неизвестного Свольда неподалеку от Рюгена.
Снорри, который никогда не был рабом фактов, всю славу в этой битве отдал
норвежцам (56). Даны и шведы просто помогли им ее заслужить. Адам Бременский, как
уже говорилось, превозносит данов. Однако исход один: видя, что другого выхода нет,
конунг, в красном плаще, бросился за борт, и больше никто никогда его не видел.
Олав был отличным пловцом, и со временем возникли легенды, что он сумел под водой
сбросить с себя кольчугу и спасся на одном из вендских кораблей. Многие говорили,
что встречали его в разных странах, в том числе в Святой Земле, но "как бы там ни
было, конунг Олав сын Трюггви так и не вернулся в Норвегию".
В истинности последнего утверждения не усомнится даже самый суровый критик Снорри,
но тем не менее и оно не вполне верно. Ибо Олав вернулся. Спустя поколения в нем
стали видеть некое воплощение "норвежского идеала". Но эта политика — дело далекого
будущего. Непосредственным же результатом битвы при Свольде стало то, что датская
династия вновь обрела права верховных правителей в Норвегии; Свейн взял себе во
владение Вик, а Олаву Скётконунгу достались в награду юго-восточные земли и
восточные области Трандхейма, часть из которых он передал брату ярла Эйрика —
Свейну; сам же Эйрик получил в качестве лена все западное побережье. Это было, по
существу, возвращение к традиционной схеме территориального разделения, с
преобладанием местных интересов, которая просуществовала вплоть до 1015 г., до того
самого момента, когда еще один Олав приплыл в Норвегию из Англии. Он правил
пятнадцать лет, и в это время, а еще более после его смерти и канонизации
представления о самостоятельной и независимой Норвегии обрели новую жизнь.
Скандинавы могли пахать землю или разводить скот, охотиться или ловить рыбу,
заниматься ремеслом, покупать и продавать или воевать и грабить. Однако, невзирая
на все, сказанное нами выше, викинги остались в чужеземных летописях не как
землепашцы или торговцы; не об их искусстве, ремесле и домовитости писали
монастырские историки в своих кельях. Это и неудивительно, боль и гнев чаще
заставляют браться за перо, а война — более достойная тема для хрониста, нежели
мирная торговля, поэтому упоминаний в источниках удостоились в основном те, кто из
всех возможностей избрал последнюю. Прежде чем началась эпоха викингов,
беспокойные, обездоленные и воинственные скандинавские народы на протяжении почти
тысячелетия периодически тревожили своих южных соседей — на Британских островах, на
территориях современных Франции, Германии, Испании и Италии. Во II в. до н. э.
тевтоны и кимвры покинули родную Ютландию, чтобы помериться силами с Римом; и до
самого конца эпохи переселений готы, лангобарды, бургунды и вандалы, обитавшие в
Эстер- и Вестеръётланде, Скопе, на Борнхольме и в Вендсюсселе, оставались вечной
головной болью римских императоров. Трехвековые скитания эрулов на юге, поход
геатов на Фризию и участие англов в завоевании Британии могут служить примерами
северной экспансии. Однако в VII и практически до конца VIII в., судя по всему,
наступает затишье. Его можно, наверное, объяснить и тем, что в самой Скандинавии
шла жестокая борьба за власть, перипетии которой уже обсуждались ранее (76), и тем,
что проблема нехватки земель благодаря переселениям отчасти разрешилась. Кроме
того, внимание северян в тот период было обращено исключительно к их северным и
восточным соседям и заодно к прибалтийским землям. Но в основном вопрос упирался в
технические средства. Чтобы ходить в викингские походы, первые из которых
датируются 790-ми гг., а тем более заселить атлантические острова, скандинавы
должны были отправляться в долгие, суровые морские странствия. Соответственно, для
того и другого требовался определенный уровень развития кораблестроения. О том, что
в Скандинавии этот уровень был достигнут, мы можем судить по великолепным кораблям,
найденным к Гокстаде (Норвегия) и Скульделёве (Дания). Археологические находки и
иные свидетельства указывают на то, что техника кораблестроения была разработана и
освоена в нужной мере к середине VIII в. (77) Тут-то и пригодился навигационный
опыт, накопленный за несколько столетий, в течение которых мореходы-северяне
странствовали по фьордам Норвегии, узким проливам и отмелям, разделявшим островные
и материковые владения Дании, шведским озерам и рекам, плавали к Готланду, Эланду и
Аландским островам и бороздили воды Скагеррака, Каттегата и Балтийского моря (78).
Около 800 г. знатный и богатый человек при желании получал в свое распоряжение
маневренный парусный корабль, годный для плавания в открытом море и прибрежных
водах. Некое представление о размерах и конструкции викингских судов можно
составить на примере гокстадского корабля (сер. IX в.).
Его длина — примерно 23 м от носа до кормы, максимальная ширина — 6 м, высота — от
основания киля до планширя — чуть больше 2 м. Девятнадцатиметровый киль сделан из
цельного дубового ствола (79), обшивка выполнена внакрой в 16 рядов. Толщина
обшивки в разных местах разная: по ватерлинии — около 4 см; в девяти рядах ниже
ватерлинии и трех сразу над ней — 2,5 см. Далее следует весельный пояс толщиной
чуть больше 3 см и два верхних ряда — 2,2 см. Венчает борта массивный планширь — 11
x 8 см. Части обшивки соединяются железными заклепками, которые посажены круглыми
головками наружу, а изнутри закреплены небольшими железными пластинками квадратной
формы. Щели законопачены просмоленной шерстью или щетиной. Обшивка крепится к 19
шпангоутам и бимсам. Поперек бимсов положен палубный настил из сосновых досок — в
гокстадском корабле доски не закреплены, чтобы можно было более эффективно
использовать подпалубное пространство. Ниже ватерлинии обшивка соединена со
шпангоутами креплениями, изготовленными из еловых корней (в корабле из Усеберга с
этой целью применялись узкие полоски китовой кожи, в судне из Туне — лыко), — это
обеспечивало конструкции необходимую гибкость. Еще больший эффект достигался тем,
что верхние ряды обшивки крепились нагелями к деревянным кницам и к бимсам или, при
наличии второй палубы, — к полушпангоутам, в свою очередь крепившимся к нижним
рядам обшивки и соединявшимся встык с внутренней стороной планширя. Действенность
этих мер была проверена на практике: в 1893 г. Магнус Андерсен совершил 28-дневный
переход через Атлантику, из Бергена на Ньюфаундленд, на корабле, являвшем собой
точную копию гокстадского судна. Во время плавания планширь смещался на 15 см
относительно первоначального положения, но корабль не давал течь.
Благодаря жесткому массивному килю и подвижным соединениям корпуса викингские суда
были прочными, но при этом гибкими. Они бороздили бурные моря и прекрасно подходили
для набегов на побережья: осадка корабля редко превышала полтора метра, так что он
спокойно мог войти в самую мелкую реку и пристать к берегу в любом месте, где его
команде вздумалось высадиться. А в случае чего можно было спустить парус и идти
против ветра на веслах, с легкостью ускользнув от преследователей с их
неповоротливыми парусными судами.
Гокстадский корабль построен практически полностью из дуба. Шестнадцать пар
сосновых весел подобраны по длине так, чтобы они касались воды одновременно. Весла
не закреплены в уключинах, а вставлены в специальные отверстия в четырнадцатом ряду
обшивки, которые при необходимости можно задраить. Мачта тоже из сосны, ее высота —
примерно 11 м. Квадратный парус из тяжелого сукна, для прочности прошитый
веревками, подвешен на двенадцатиметровой рее. Мачта держалась с помощью весьма
сложного приспособления. Во-первых, к килю крепилась «старуха» (kerling) — прочный
дубовый чурбан, перекрывавший четыре шпангоута; в нем была выдолблена система
пазов, в которых помещалось основание мачты и которые позволяли ставить ее и
убирать. Над этим первым чурбаном, опираясь на него и шесть (или больше) бимсов,
помещался еще один, исполнявший роль партнерса; его массивная цельная передняя
часть с трех сторон плотно прилегала к поднятой мачте, благодаря чему давление
ветра, надувавшего парус, передавалось на корпус; в задней части был прорезан паз,
необходимый для убирания мачты. На остальное время в него вставляли дубовые бруски
или клинья. Судя по резным изображениям, обнаруженным на Готланде, площадь паруса
регулировалась посредством рифов и линей, и многие современные исследователи
полагают, что корабли викингов могли идти в галфвинд и даже в крутой бейдевинд.
Такую возможность обеспечивал beitiass, съемный шест, вставлявшийся более тяжелым
концом в паз на бимсе, а более легким упиравшийся в переднюю шкаторину паруса так,
чтобы растягивать его, если корабль шел против ветра (80).
Управляли кораблем с помощью руля, установленного на корме по правому борту.
Магнус Андерсен во время плавания через Атлантику оценил все преимущества такой
конструкции: подобный руль оказался куда удобней обычного, расположенного на
ахтерштевне, — в любую непогоду с ним легко справлялся один человек, перемещавший
его с помощью короткого линя. Тем самым высочайшее мастерство северных корабелов и
мореходов получило еще одно подтверждение.
Довольно часто на такого рода кораблях имелись шлюпки: их устанавливали на борту
или буксировали сзади. В Гокстаде были найдены три превосходные, богато украшенные
лодки, две парусные и одна весельная, длиной, соответственно, 10,5, 7,5 и 7 м.
Возможно, впрочем, что две первые — не настоящие шлюпки и изначально
предназначались к тому, чтобы служить погребальным инвентарем.
Воду вычерпывали вручную, ведром. Якоря делали железные, но привязывали их чаще
канатом, а не цепью. Также при необходимости на корабле можно было спать.
Наконец, следует еще раз подчеркнуть тот немаловажный факт, что корабли, уносившие
норманнов за моря — к Британским островам и франкским землям, а тем более к берегам
атлантических островов, Исландии, Гренландии и Америки, задумывались и строились
как парусники; весла служили лишь вспомогательным приспособлением, на случай штиля,
какой-то крайней ситуации, либо для плавания в узких проливах, фьордах или реках,
где требовалось постоянно маневрировать. Корабли для военных походов и для далеких
странствий были устроены более-менее одинаково — в согласии с описанной выше
схемой, только на военных кораблях при тех же размерах помещалось больше людей.
Наиболее распространенный тип судна, морской труженик кнёрр (knorr) конструкцией
своей в целом напоминает гокстадский корабль, только шире, глубже сидит в воде и
надводная часть борта у него выше. Многочисленные свидетельства саг по этому
вопросу получили подтверждение в 1962 г., когда в Пеберрендене со дна
Роскиллефьорда (Дания) были подняты на поверхность останки пяти кораблей, из
которых так называемый Остов 1, представляет собой кнёрр (81).
Впрочем, говоря о скандинавских кораблях, едва ли стоит ограничиваться только
гокстадской находкой, даже если рассматривать это судно в качестве образца. В сагах
встречается множество наименований для военных кораблей: skuta, snekkja
(превратившееся во французское esneque — термин, которым обозначался любой
норманнский пиратский корабль), skei? dreki (драконья голова — дракар), karfi, и
как собирательное название langskip. Суда эти отличались размерами и внешним видом.
Сторожевые или «длинные» корабли (lei?angrasskip, landvarnarskip) иногда
действительно были очень большими и могли нести на себе более ста человек. О
корабле Олава сына Трюггви, Великом Змее, говорится, что у него было по тридцать
четыре весла на каждой стороне и во время битвы при Свольде на нем сражалось более
200 воинов. Впрочем, к свидетельствам Снорри Стурлусона, писавшего в XIII в.,
следует относиться с осторожностью. Великий Змей с его крепким штевнем, который
украшали позолоченные голова и хвост дракона, с высокими бортами, "как у морского
корабля", и умелой командой, собранной самим конунгом, походил на плавучую крепость
и строился для того, чтобы защищать родные берега, а вовсе не для странствий в
открытом море. Ни один из кораблей-великанов (говорят, что Кнут построил судно с
шестьюдесятью скамьями) не сохранился, но в любом случае у нас нет свидетельств,
что какой-либо из них плавал на запад или юго-запад и сумел уцелеть в бурных волнах
Северного моря, а тем более в штормах Атлантики. То же можно сказать и об изящных
судах типа усебергского корабля. В открытом море эта красавица обратилась бы в
чудовище и принесла гибель доверчивому мореплавателю. Те корабли, которые в IX–X
вв. являлись к берегам Европы и Британских островов, неся с собой ужас и
разрушение, не походили ни на Великого Змея, ни на усебергское судно. Остается
опять-таки гокстадский корабль вкупе со всем тем, что можно почерпнуть из находок в
Ладбю и Пеберрендене: резных изображений и письменных источников. Корабли такого
типа возникли в процессе долгих поисков, основные этапы которых прослеживаются
вполне отчетливо, начиная с IV до VII в. н. э. В VIII в. были, наконец, найдены
правильные варианты носа, кормы, киля, и что не менее важно — мачты и паруса.
Гокстадский корабль пропорционален, все части его гармоничны, а конструкция
полностью соответствует тем целям, для которых он строился. В самом конце эпохи
викингов появились более крупные суда, и военные корабли стали сильно отличаться от
торговых, но это уже выходит за рамки нашей темы.
Из всех кораблей наибольшее распространение получил, как уже говорилось,
привычный, надежный кнёрр, поэтому, обсуждая северное искусство кораблевождения,
следует иметь в виду в первую очередь суда такого типа. Все исследователи сходятся
на том, что в IX–X вв. у норманнов, открывавших и заселявших новые земли в
Атлантике, не было ни компасов, ни карт. Каким же образом норвежец, исландец или
гренландец мог, скажем, в 1020 г. добраться из Бергена в Л'Анс-о-Медо на севере
Ньюфаундленда. Очевидно, он пользовался некими ориентирами, часть из которых
перечислена в том фрагменте "Книги о взятии земли", который мы уже приводили ранее.
Главным навигационным параметром была широта. Наш мореплаватель не странствовал
наугад. От Бергена ему, для начала, предстояло проплыть пятьдесят километров на
север до полуострова Стад, расположенного как раз на широте Гренландии, у побережья
которой заканчивалась первая часть пути. Миновав Стад и держа курс прямо на запад,
путешественник спустя известное время должен был пройти мимо Шетландских (на юге),
а позднее — Фарерских (на севере) островов; расстояние до них было известно и могло
служить первым ориентиром. Исландия оставалась южнее, и ее нельзя было увидеть, но
в этом месте появлялись птицы и киты. При хорошем попутном ветре и ясной погоде
путь занимал семь дней. Еще столько же времени уходило на то, чтобы достичь берегов
Гренландии — примерно в ста тридцати километрах к северу от мыса Фарвель. Теперь
следовало взять курс на юго-запад и, обогнув мыс или пройдя по проливу Принс-
Кристианс, добраться до западного побережья Гренландии. Дальнейший путь описан в
сагах: наш путешественник мог направиться сначала к мысу Херьольвснес (современный
Икигат) — там была гавань и стояло несколько хуторов. Впереди лежал Хварв, а за ним
гостеприимное Восточное поселение, располагавшееся в районе нынешнего Юлианехоба.
Оттуда теплое прибрежное течение несло корабль по проторенному пути на север до
Западного поселения, находившегося неподалеку от современного Годхоба. Скорее
всего, мореплаватель и дальше следовал тем же путем, пока не оказывался в
окрестностях теперешнего Хольстейнборга, куда в те времена заходили лишь охотники,
или у острова Диксон. От Диксона он мог повернуть на юго-запад, к восточным берегам
Канады, тем самым честно исполняя две главные заповеди норманнской навигации —
пересекать открытое море по кратчайшему пути и пользоваться самыми наглядными из
ориентиров. Повернув у Диско или Хольстейнборга, путешественник оказывался у южной
оконечности Баффиновой Земли, береговой чельеф которой был ему знаком. Далее ему
предстояло двигаться вдоль берега на юг, пересечь залив Фробишер и горловину
гудзонова пролива, чтобы в положенный срок увидеть леса Лабрадора, где-то южнее
современного Нейна. Миновав устье реки Гамильтон, мореплаватель уже мог
высматривать белые пески Странда и мыс Поркьюпайн (Фурдустрандир или Кьяларнес в
сагах), похожий на корабельный киль, а затем выйти в Баттл-Харбор и плыть, пока не
покажется остров Белл, а оттуда уже недалеко до мыса Болд на самом севере
Ньюфаундленда. Дальнейший путь уже не представлял никаких проблем.
Разумеется, это очень схематичное и неполное изложение тех сведений, которые
реально приходилось держать в голове морякам, плававшим к западным берегам
Гренландии и на Лабрадор. Впрочем, и корабельщик, странствующий через норвежский
skaergaar или прокладывавший путь в лабиринте островов у западных берегов
Шотландии, должен был помнить множество ориентиров. А помимо этого, ему требовалось
еще знать море, знать настолько, чтобы ориентироваться по скоплениям облаков и
цвету воды, по морским тварям и птицам, по ледяному отблеску, плавнику, водорослям
и ветру. Мореходы тех далеких времен умели определять местоположение по солнцу и
звездам и измерять глубину с помощью линя. В хорошую погоду они могли пройти за
сутки до 200 километров.
Моряку, странствовавшему через Атлантику, важнее всего было определить широту.
Норманны безусловно умели это делать, хотя мы не знаем точно, чем и как они
пользовались. В источниках упоминается, например, об исландце Одди Звездочете,
который жил на севере острова в конце X в. и в течение года еженедельно отмечал в
специальной таблице полуденное склонение солнца. Вырезав зарубки на шесте в
соответствии с этими сведениями и взяв шест с собой, мореплаватель мог в любой
момент определить, находится ли он сейчас южнее или севернее места, где
производились наблюдения. Навигационные наблюдения, пусть даже выполненные самыми
грубыми методами, скажем определение длины полуденной тени или высоты Полярной
звезды над горизонтом (за единицу измерения бралась длина руки, ладони, большого
пальца), позволяли корректировать курс по широте, что и требовалось в основном при
плавании на запад. Если морякам, попавшим в шторм (а такое случалось нередко),
удавалось вернуться на нужную широту и избрать правильное направление, они рано или
поздно добирались до цели. Плыть по широте было не слишком сложно, и, вероятно,
именно поэтому в записанных в XIII в. сагах морские странствия выглядят вполне
будничным и не слишком опасным занятием. Обычно говорится, что плавание, например,
из Ослофьорда в Брейдафьорд в Исландии, или из Брейдафьорда в гренландское
Восточное поселение, или из Восточного поселения в Лейфсбудир в Виноградной стране
— Винланде, было благополучным, либо что ветер был благоприятным, либо что корабль
отнесло в сторону, но в конце концов он достиг берега. Подобный беспечный тон
становится еще понятней, если согласиться с тем, что мореплаватели эпохи викингов
применяли кальцит или исландский шпат (solarsteinn, солнечный камень), обладающий
способностью к поляризации света, чтобы определять местонахождение солнца даже в
пасмурную погоду (82). Также представляется весьма вероятным, что норманны
пользовались простейшим компасом, хотя единственным указанием на это служит
половинка размеченного деревянного диска, обнаруженная в 1948 г. С.Вебайком при
раскопках на месте Восточного поселения, в Сиглуфьорде (Гренландия). Всего на
диске, судя по всему, располагалось тридцать две метки; такая подробность в
определении направлений напоминает скорее о позднем Средневековье, нежели об эпохе
викингов: у скандинавов существовали названия для восьми сторон горизонта, и
естественней было бы увидеть на их компасе восемь делений (83).
Наконец, даже при таком беглом рассмотрении конструкции и качеств викингских
кораблей мы не можем обойти вниманием еще одну деталь. Гокстадский корабль мог
нести на борту от 32 до 35 человек, и крайне маловероятно, чтобы другие суда,
использовавшиеся в викингских походах, превосходили его размерами и
грузоподъемностью. Скорее они были меньше. Примерный вес корпуса гокстадского
корабля со всеми дополнительными приспособлениями по оценкам составляет около 20
тонн; копия, построенная в 1893 г., имела грузоподъемность 32 тонны. Цифра не
слишком впечатляющая, но этого хватало. Подобные суда идеально подходили для
внезапных нападений.
Нежданный, молниеносный и кровавый налет на монастырь Линдисфарне в 793 г. грянул
как гром с ясного неба и поверг в трепет не только линдисфарнских монахов, но и
Алкуина, находившегося в то время при дворе Карла Великого (84). "Триста пятьдесят
лет мы и наши отцы жили в этой прекрасной земле, и никогда прежде Британия не
ведала такого ужаса, какой познала теперь, после появления язычников. Никто не
подозревал, что грабители могут приходить из-за моря".
В течение пяти лет северные пираты принесли разорение и смерть в Линдисфарне и
Ярроу в Нортумбрии, Морганг в Южном Уэльсе, на остров Ламбей к северу от Дублина, в
Кинтайре, на остров Мэн и на осененный Божией благодатью остров Иона у западного
побережья Шотландии. В 799 г. они навестили острова у берегов Аквитании. То была
прелюдия к грядущим бедам, которые не замедлили последовать.
Можно указать несколько причин, всколыхнувших эту воинственную стихию. По мнению
Алкуинн, руками разбойников, разрушивших Линдисфарне, вершилось божественное
возмездие, постигшее народ за его грехи, но подобное объяснение если и правильно
(Алкуин ссылается на Иер., 1:14), то не полно (85). Можно сказать, что в викингских
походах нашли выход некие глубинные проявления человеческой натуры: у северных
народов были свои нужды и свои амбиции, притом у них хватало решимости, сил и
технических возможностей, чтобы воплотить свои требования в жизнь. Норманнам
требовались земли, чтобы сеять хлеб и разводить скот, сокровища, чтобы жить с
удобствами или просто выжить, а кое-кто жаждал величия и славы. И они получали, что
хотели, — торгуя, заселяя новые земли, грабя и сражаясь. А если за это
расплачивались их соседи, ближайшие и дальние, — что тут такого. Экспансия с
севера, так изумлявшая современников, в наши дни никого не удивляет.
Многочисленные исторические свидетельства разных эпох указывают, что Скандинавия
периодически страдала от перенаселения и нехватки земель. "Все эти страны ("народы,
чьим взорам открыт север") были похожи на огромный улей; в определенные моменты
вследствие естественного роста населения и здорового климата людей там становилось
слишком много, и тогда очередной рой покидал родные земли и отправлялся на поиски
новой родины, убивая или подчиняя себе прежних ее обитателей, чтобы самим занять их
место" (86). Применительно к эпохе викингов развернутый анализ этой проблемы дает
И.Стейнструп в своей многотомной «Normannerne» (87). Горы, море, темные зимы и
холодный климат серьезно мешали развитию земледелия и скотоводства. Но при том на
Скандинавском полуострове — в отрезанных от остального мира и открытых всем ветрам
северных землях — жил сильный и плодовитый народ, численность которого на
протяжении VII–X вв. существенно выросла. Этому способствовали в том числе и
местные обычаи, хотя свидетельствам письменных источников о том, что на севере
практиковалось многоженство, едва ли следует верить. То, что мужчинам нравилось
развлекаться с девушками, сожительницами и любовницами, и те, кто мог себе это
позволить, часто покупали себе женщин, еще ни о чем не говорит. Адам Бременский
пишет, что шведские конунги, которые в силу своего положения могли содержать двух
или трех богатых и высокородных жен, охотно этим пользовались. Но рассказ Ибн-
Фадлана о грубых оргиях русов выглядит все же сильным преувеличением: некие зерна
истины в нем безусловно есть, но чувствуется еще и удовлетворение человека,
привыкшего у себя на родине проделывать нечто подобное с большим изяществом (88). У
Харальда Прекрасноволосого было по крайней мере девять сыновей, доживших до зрелого
возраста; у Эйрика Кровавая Секира — восемь, и каждого из них требовалось как-то
обеспечить. Влиятельные люди заключали брачные союзы, а если хотели, заводили еще
сожительниц. Каждый мужчина, кроме разве что последних бедняков, радовался рождению
сына. Чем больше сыновей — тем лучше, ибо это считалось подтверждением мужского
достоинства; при жизни отца сыновья помогали ему и исполняли его повеления, и в
них, даже больше, чем в песнях и мемориальных камнях оставалась память о нем. Но
сыновей надо было содержать и в первую очередь — кормить. В какой-то момент сыновей
херсиров и бондов оказывалось слишком много и "прочь должны были они уйти, ибо
земля не могла вместить их". Младшие отпрыски знатных и богатых родов всегда
служили орудием верховной власти, а в Скандинавии их хватало.
Из всего сказанного отнюдь не следует, что скандинавы были очень многочисленным
народом. Такого рода утверждения до сих пор можно услышать, и они всякий раз
вызывают оживленные споры, но в данном случае речь идет только о том, что людских
ресурсов в Скандинавии было достаточно. Достаточно для викингских походов — но не
для того, чтобы установить свою власть в завоеванных землях или основать
жизнеспособные колонии. Скандинавам не хватало места на родине, но их оказалось
слишком мало, чтобы заселить, освоить и удержать за собой все территории,
доставшиеся им в чужих краях.
Можно выделить еще одну категорию людей, у которых имелись веские причины покинуть
родной дом. В первой трети IX в. Годфред, утверждая свое главенство в Дании,
избавлялся от "морских конунгов"; затем его сыновья дрались за власть с сыновьями
Харальда; в Норвегии на протяжении ста лет, предшествующих правлению Хальвдана
Черного (840 г.), грызлись между собой властители мелких королевств — и всякий раз
в подобных смутах проигравшие теряли все. Те, кому удавалось выжить, бежали — к
обоюдному удовольствию «своих» и врагов. Мы мало что знаем о первых норвежских
поселенцах, появившихся около 780 г. на Шетландских и Оркнейских островах, а чуть
позднее на Гебридах, но, судя по всему, это были мирные люди: все, что им
требовалось, — это пастбища для скота и возможность жить так, как они привыкли.
Викинги, искавшие прибежище для себя и своих кораблей, появились позднее, в
середине IX в., когда их потеснили дома. Большая часть вновь открытых земель была
заселена после 860 г. У нас имеются сведения (не вполне достоверные) о сыновьях
датского конунга, лишившихся своих владений на родине и обосновавшихся во Фризии, и
викингах, не пожелавших принять власть Харальда Прекрасноволосого. При желании в
этот перечень можно включить также Золотого Харальда и Олава сына Трюггви. Имена
тех, кто возглавлял первые походы в Нортумбрию, Шотландию, Ирландию, нам
неизвестны, но, весьма вероятно, это были люди того же сорта: изгнанники, которые
не захотели подчиниться более сильному властителю и в результате оказались лишними
в своей собственной стране.
В какой мере экспансия викингов была ответом на давление извне, оценить довольно
сложно. Такой авторитетный исследователь, как И.Брёндстед, полностью отрицает
подобную гипотезу. Действительно, ни одного прямого указания на то, что толчком к
началу викингских походов послужили внешние обстоятельства, у нас нет, и первые
походы на запад и юго-запад ничем не напоминают массовые движения эпохи
переселений. Но поскольку ни одна из названных нами выше причин викингской
экспансии не кажется достаточно веской, приходится хвататься за любое возможное
объяснение, — и попытки Карла раздвинуть границы своей империи не самое
безосновательное из них. Очевидно, к набегам норвежцев на Британию и заселению
атлантических островов Карл не имел никакого отношения; однако военные кампании
Дании против франков, фризов и ободритов, по сути спровоцированные императором,
стали одним из эпизодов деяний первой фазы викингской экспансии, завершившейся к
концу второго десятилетия IX в. Жить постоянно под пристальным и жадным взглядом
могущественного и воинственного соседа в те далекие времена было так же неприятно,
как и в нынешние, и мало кто осмелится утверждать, что английские и французские
политики в 30-е гг. XX в. вели себя доблестней и мудрее, чем Годфред в начале IX
столетия. Завоевание Саксонии не затронуло напрямую скандинавских интересов, но
вынудило Данию наращивать свою военную мощь и обратить взоры на юг. После расправы
с фризами северные границы империи оказались, но существу, открытыми, и даны,
естественно, избрали эти земли в качестве наиболее подходящих угодий для грабежей.
А вскоре политическая ситуация на континенте, в Англии и Ирландии сложилась таким
образом, что норманнам просто не оставалось ничего другого, как прибрать к рукам
брошенные на произвол судьбы побережья и раздираемые распрями богатые провинции с
их даровыми сокровищами.
О торговле и ее оборотной стороне — пиратстве мы уже говорили. Обсуждая викингскую
экспансию, следует иметь в виду оба этих занятия, ибо тому и другому норманны
предавались весьма усердно. Они охотно торговали — когда обстоятельства располагали
к этому, но, видя, что морские пути и прибрежные города плохо охраняются,
предпочитали грабить. Весьма показателен эпизод, описанный в Англосаксонской
хронике и — более подробно — в Хронике Этельверда как первое появление викингов в
Англии. Королевский ставленник в Дорчестере, встретив чужеземцев из Хёрдаланда,
очевидно, решил, что это торговцы, и хотел, согласно обычаю, препроводить их в
королевскую усадьбу, чтобы уладить все формальности. На его беду, гости если и
торговали, то скорее захваченным по пути добром, и по каким-то своим причинам,
которых Хроника не объясняет, убили провожатого. Когда норвежцы появились в Англии
в следующий раз, они приплыли грабить. Лавина пришла в движение, и остановить ее
было невозможно. Добыча — это добыча, на каком языке ее ни называй, и в Западной
Европе ее хватало на всех. Ирландия, Англия, Франция стали викингской Мексикой: их
обитатели превосходили северных конкистадоров ученостью, богатством и уровнем
цивилизации, но оказались бессильны, когда столкнулись с противниками, хотя и
уступавшими им в численности, но более энергичными и обладавшими большей свободой
передвижений. Вести о монастырях, населенных безобидными монахами, о торговых
городах, выстроенных у моря или по берегам рек, о роскошных усадьбах и богатых
домах распространились по всей Скандинавии, и их услышали. Жертвам еще была дана
отсрочка: норвежцы осваивали горные пастбища на атлантических островах, внимание
шведов занимала Русь с ее реками и лесами, а даны выясняли отношения с империей и
друг с другом. Но штормовой колокол уже звонил, и в 834–835 гг. прилетела буря.
Следует обсудить и еще одно «обстоятельство», якобы побуждавшее норманнов
отправляться в викингские походы. К началу IX в. у северных народов имелось все
необходимое для развернутой экспансии в соседние земли. То, что произошло, стало
естественным следствием обычной человеческой жадности, своекорыстия, стяжательства
— называй как хочешь. Таково наиболее циничное объяснение. Другое объяснение
гласит, что в викингских походах нашел свое воплощение северный "героический
идеал", и оно столь же возвышенно, как и неверно. Пытаться представить себе эпоху
викингов по романтическим произведениям — все равно что судить об итальянском
Рисорджименто по оперным ариям или об американском Западе по приключенческим
романам. Мы уже говорили, что викинги желали новых земель, богатства и славы, и три
этих желания были тесно связаны. Их порождал определенный образ жизни и конкретные
политические, географические и экономические условия. Жизненные принципы викингов
мало чем отличались от жизненных принципов других людей, и они насколько могли
следовали этим принципам. Едва ли стоит говорить о какой-то особенной доблести, тем
более героизме викингов; англосаксы, которых им в конце концов удалось подчинить (с
весьма неожиданными последствиями для себя), и валлийцы, оставшиеся свободными,
были не менее доблестны. Другое дело — уверенность в себе, возникающая у тех, кто
привык раз за разом побеждать или, по крайней мере, вести в счете. Возьмите
подобную уверенность и воинское мастерство, добавьте к ним решительность, хитрость,
презрение к смерти и страданиям (особенно чужим), а также разным глупостям вроде
справедливости и чести — и вы получите отличного солдата. Поставьте во главе
корабельной команды или конного отряда, составленного из таких людей, того, кто, по
их мнению, умен, доблестен, опытен и удачлив, — и вы получите отличное воинское
подразделение. Отдайте нужное количество таких подразделений под команду
прославленного воина, Хальвдана-Хэстана, Хрольва Пешехода, или Олава сына Трюггви,
или конунга типа Свейна Вилобородого и Кнута Могучего, — и вы сможете сокрушать
королевства. Нет ничего удивительного в том, что экспансия викингов за море
оказалась столь успешной, странно, что они не достигли большего. На это тоже
имелись свои причины, которые мы обсудим в свое время. Пока же можно заключить, что
начало эпохи викингов соотносится с определенной ситуацией, сложившейся в
Скандинавии к концу VIII в. Слава, прибыль, риск, земли, женщины, опасность,
разрушение, служение, братство, власть, безответственность — все стало доступным. И
к тому же у норманнов теперь были корабли.
Кроме того, обстановка в Европе в этот период весьма располагала к тому, чтобы
отправляться туда разбойничать. Отдельные мародеры и разрозненные отряды приходили,
грабили и исчезали с необыкновенной легкостью. Об их приближении никто не
догадывался, пока паруса их кораблей не возникали на горизонте у берегов Англии,
Ирландии и Шотландии, и если все складывалось удачно, у их жертв оставалось на
подготовку не больше часа. В селениях, где викинги запасались провизией (89), в
монастырях и торговых городах они практически не встречали сопротивления, а когда
приходило время, садились на весла, ловили попутный ветер и растворялись в морской
дали.
Превосходство скандинавов обуславливалось и развитостью их государств. В
Шотландии, Ирландии, Уэльсе (а тем более на Руси) процесс объединения еще только
начался, франкская империя развалилась в 840 г. Шотландия представляла собой
пеструю и беспорядочную смесь рас и народов: пикты к северу от Аргайл и Форта;
валлийцы в Стратклайде и Камберленде и, вместе с пиктами, в Голловэе севернее
Солуэй-Ферта; скотты в своем обширном королевстве Далриада (Аргилшир, Кинтайр и
острова Бьют, Арран, Айлей, Джура); и англы в Бернисии. В Ирландии, правда, имелся
верховный король в Таре, которому местные властители Коннахта, Мунстера, Лейнстера,
Мита, Айлеха, Ульстера и Ориля приносили клятву верности, но это было скорее
кажущееся, нежели реальное единство. Извечное соперничество между кельтскими
севером и югом не прекращалось и в самые благополучные времена. В Уэльсе ситуация
была не лучше, а в Англии — еще хуже. Нортумбрия, хотя и оставалась самым богатым
из королевств, давно утратила свое величие; Мерсия, занимавшая ведущие позиции,
пока в ней правили Этельбальд, rex Britanniae, и Оффа, rex Anglorum, теперь, через
тридцать лет после смерти Оффы, превратилась просто в одно из королевств. Восточная
Англия отделилась около 825 г. Уэссекс набирал силу, и королю Эгберту даже удалось
подчинить Эссекс и Кент, но в 856 г., когда Этельвульфу пришлось разделить
королевства, уэссекская династия потеряла Кент и юго-восточные земли. В Корнуолле
валлийцы никак не могли смириться с владычеством англосаксов и даже неразумно
попытались (правда, ненадолго) в 835 г. сменить его на датское. На другом берегу
Английского канала обстоятельства также складывались в пользу викингов. В 840 г.
умер Людовик Благочестивый. Его старший сын Лотарь, в течение десяти лет затевавший
нескончаемые распри с отцом, теперь начал враждовать с двумя своими братьями Карлом
Лысым и Людовиком Нецким. Те разбили его наголову у Фонтенуа, и заключенный в
843 г. Верденский договор положил конец империи Карла Великого. Лотарь формально
еще именовался императором, но под его властью остались только Италия, Прованс и
Бургундия, а также северные земли, включая Фризию и побережья Северного моря. Все
области восточнее центрально-франкского королевства, то есть Бавария, Тюрингия,
Франкония и Саксония, отошли Людовику Немецкому, который уже начинал поглядывать с
интересом в сторону Дании. Карлу достались владения на западе, располагавшиеся на
территории современных Франции и Испании, границами которых служили Рона, Сона,
Маас, Рейн и Эбро. Даже Бретань и Аквитания стали претендовать на
самостоятельность. То, что именно тогда в разных частях бывшей империи появились
викинги, безусловно, нельзя считать случайностью или простым совпадением.
Гвоздями скрепленные
ладьи уносили
дротоносцев норманнов
через воды глубокие,
угрюмых, в Дюфлин
по Дингес-морю,
плыли в Ирландию
корабли побежденных.
И братья собрались
в путь обратный,
державец с наследником,
и дружина с ними
к себе в Уэссекс,
победе радуясь;
на поле павших
лишь мрачноперый
черный ворон
клюет мертвечину
клювом остреным,
трупы терзает
угрюмокрылый
орел белохвостый,
войностервятник,
со зверем серым,
с волчиной из чащи.
Не случалось большей
сечи доселе
на этой суше,
большего в битве
смертоубийства
клинками сверкающими,
как сказано мудрецами
в старых книгах,
с тех пор, как с востока
англы и саксы
пришли на эту
землю из-за моря,
сразились с бриттами,
ратоборцы гордые
разбили валлийцев,
герои бесстрашные
этот край присвоили (110).
Никто не питал,
Никто не поил меня,
взирал я на землю,
поднял я руны,
стеная их поднял —
и с дерева рухнул (157).
Один — бог повешенных, бог войны и покровитель воинов, павших в битве, бог тайного
знания и властитель мертвых, от которых это знание можно получить. Христос страдал,
повешенный на древе-кресте, ради других. Жадный до власти и знания, Один
преследовал свои цели, и его муки скорее напоминают о шаманстве, нежели о
христианском искуплении. Он доблестен, переменчив и коварен, дарует победу по
прихоти, а не по заслугам, покидая тех, кому прежде благоволил, в час величайшей
нужды. Он принес гибель Хрольву Жердинке, Сигмунду Вёльсунгу, Харальду Боевой Зуб;
Эйрик Кровавая Секира, ярл Хакон сын Сигурда и скальд Эгиль испытали на себе его
гнев. Те, кто поклонялся Одину, были чем-то на него похожи — призванные
властвовать, творить заклинания и читать руны, они знали жар вдохновения и боевое
безумие. Вотан, пишет Адам Бременский, id est Furor. У Одина много сокровищ — копье
Гунгнир, золотое кольцо Драупнир, из которого каждую девятую ночь капает по восьми
колец того же веса, восьминогий конь Слейпнир, вороны Хугин и Мунин, Думающий и
Помнящий, которые каждый день летают по миру и, возвращаясь, рассказывают на ухо
своему повелителю, что где случилось. Еще у Одина множество имен, описывающих его
разнообразные качества и роли: Всеотец, Бог Повешенных, Сеятель Бед, Устрашающий,
Отец Победы, Одноглазый, Бог Воронов, Друг Мимира, противник Волка. Военные победы
— его дар, поэзия — его мед.
Величественный, опасный, непредсказуемый Один — не тот бог, с которым стоит иметь
дело обычному человеку. Куда приятней Тор. Вспыльчивый, но добрый, шумный,
прямодушный, любитель поесть и выпить, он неуловимо напоминал землепашцам,
скотоводам и простым воинам их соседей и родичей, а то и их самих. Зная о его
приключениях, странствиях, о том, как великаны оставили его в дураках, а потом он
оставил в дураках их, любой мог быть с Тором на дружеской ноге. Но богу
недостаточно просто вызывать симпатию, он должен обладать сверхъестественным
могуществом, и у Тора его не отнимешь. По имени и атрибутам он — бог-громовержец,
он проносится по небу в своей запряженной козлами колеснице и разит врагов молниями
— молотом Тора, Мьёлльниром. Рыжебородый, большой, невероятно сильный, Тор
выступает в роли защитника Асгарда и асов, а заодно Мидгарда и людей. Он сражался с
Мировым Змеем, а инеистые великаны и горные исполины хорошо знают его молот, ибо он
проломил черепа многим их предкам и родичам. Помимо молота, у Тора есть железные
рукавицы, которые он надевает, когда берет Мьёлльнир, и Пояс Силы — перепоясавшись
им, он делается вдвое сильнее. Главным противником Белого Бога — Христа в
Скандинавии выступал не Один, а рыжий Тор. Молот, а не копье, преграждал путь
кресту. В поздние времена, в последних оплотах язычества, именно Тор, похоже, был
самым почитаемым из асов. Судя по описанию Адама Бременского, в уппсальском
святилище статуя Тора занимала центральное место, между статуями Одина и Фрейра.
Кое-где в Скандинавии ему поклонялись и как богу земледелия; к сожалению,
достаточно позднее происхождение его знаменитого молота и еще более позднее
происхождение наших источников не позволяют определить точнее его функции. Но, так
или иначе, на родине викингов Тор считался могущественным богом, а в колониях —
могущественнейшим из всех.
Один и Тор — асы, Фрейр принадлежит к другому божественному племени — ванам.
Главные среди ванов — Ньёрд и его дети — Фрейр и Фрейя. За их образами
просматривается более древняя северная религия, которая, образно говоря, проиграла
битву асам, но при этом не была ни вытеснена, ни уничтожена. Эти трое — божества
плодородия. Имя Ньёрда и та роль, которая ему приписывается, вызывают в памяти
образ Нерты, германской богини земли, и чем бы ни объяснялось изменение пола,
очевидно, это одно и то же божество. Тацит рассказывает в своей «Германии»:
"Сами по себе ничем не примечательные, они (перечисленные выше германские народы)
все вместе поклоняются матери-земле Нерте, считая, что она вмешивается в дела
человеческие и навещает их племена. Есть на острове среди Океана священная роща, и
в ней предназначенная для этой богини и скрытая под покровом из тканей повозка;
касаться ее разрешено только жрецу. Ощутив, что богиня прибыла и находится у себя в
святилище, он с величайшей почтительностью сопровождает ее, влекомую впряженными в
повозку коровами. Тогда наступают дни всеобщего ликования, празднично убираются
местности, которые она удостоила своим прибытием и пребыванием. В эти дни они не
затевают походов, не берут в руки оружия; все изделия из железа у них на запоре;
тогда им ведомы только мир и покой, только тогда они им по душе, и так
продолжается, пока тот же жрец не возвратит в капище насытившуюся общением с родом
людским богиню. После этого и повозка, и покров, и, если угодно поверить, само
божество очищаются омовением в уединенном и укрытом ото всех озере. Выполняют это
рабы, которых тотчас поглощает то же самое озеро. Отсюда — исполненный тайны ужас и
благоговейный трепет перед тем, что неведомо и что могут увидеть лишь те, кто
обречен смерти" (158).
Весь этот антураж: жрец, повозка, роща на острове, озеро и рабы божества, при
появлении которого повсюду воцарялись мир и благоденствие, пожалуй, заслуживает
отдельного обсуждения, но нам придется оставить в покое Ньёрда и удовлетвориться
одним абзацем, посвященным его сыну. Фрейр — бог плодородия и плотской любви. Одно
время он находился в кровосмесительной связи со своей сестрой-тезкой. Его статуя в
Уппсале узнавалась по огромному фаллосу, и отличающаяся той же особенностью
фигурка, найденная в Швеции, видимо, тоже изображает Фрейра. Ему посвящались оргии,
поэтому неудивительно, что Адам Бременский и Саксон Грамматик в отношении него так
скупы на детали и щедры на выражение собственного неудовольствия. Для шведов Фрейр
— Бог Мира (veraldar go?), его имя означает Повелитель. Иначе он зовется Ингви,
отсюда, предположительно, происходит наименование шведской королевской династии —
Инглинги. Его атрибуты — жеребец и чудесный вепрь; эддическая песнь "Поездка
Скирнира", где Фрейр является одним из главных действующих лиц, очевидно,
представляет собой почти незамаскированный пересказ природного мифа о том, как бог
солнца и плодородия Скирнир нашел свою суженую Герд, или позднейшее переложение в
аллитерационных стихах культовой песни, исполнявшейся во время языческого праздника
соединения бога-солнца с богиней-землей. Фрейр ответственен за то, чтобы у людей и
зверей рождались дети, а из зерна рождался колос. Он властвует над дождями,
солнечным светом и плодами земли. Но ему приписывалась и другая роль. Смерть и
плодородие тесно связаны, и в свете этого становится более понятным рассказ Ибн-
Фадлана о том, что друзья умершего вступали в сексуальные сношения с девушкой-
рабыней, которую затем принесли в жертву. Двойственность функций Фрейра проясняет,
но одновременно усложняет вопрос о скандинавских корабельных погребениях. В
Богуслене и других областях Дании среди петроглифов начала бронзового века,
очевидно представляющих ритуальные шествия, довольно часто встречаются изображения
кораблей. Здесь можно вспомнить, что лучший из кораблей — Скидбладнир принадлежит
Фрейру. На этом корабле хватает места всем асам в доспехах и с оружием, а когда в
нем нет нужды, он свертывается, как платок, и убирается в кошель. В его паруса
всегда дует попутный ветер. Как и колесница Фрейи, корабль Фрейра, вероятно,
символизирует смерть и возрождение.
Для того чтобы рожать детей, сеять хлеб, убирать урожай и разводить скот, мирное
время подходит больше, чем военное. Но ни один из богов бронзового века или эпохи
викингов не мог быть пацифистом. Некоторые из прозваний Фрейра характеризуют его
как воина, и во время Paгнарёк он будет сражаться с Суртом.
Одина, Тора и Фрейра в эпоху викингов почитали больше, нежели других асов, однако
это не значит, что остальные боги и богини скандинавской религии не важны. Тюра
Тацит отождествляет с римским Марсом, хотя, судя по имени, он родственен скорее
греческому Зевсу и древнеиндийскому Дьяусу. Существует миф, в котором
рассказывается о том, как полузабытый ныне Улль пытался сместить Одина, но к началу
эпохи викингов и Улль, и Тюр отошли на второй план. Ономастика указывает на то, что
воинственный, но справедливый Тюр почитался главным образом в Дании, а некогда
блистательный Улль — в юго-восточных областях Швеции и южных и юго-восточных
фюльках Норвегии.
Если Тюр и Улль постепенно утратили свое значение, светлый Бальдр, сын Одина, и
его жена Фригг, напротив, стали пользоваться особым уважением в достаточно поздние
времена. Прекрасный, всеми любимый Бальдр погиб, пронзенный побегом омелы, который
метнул в него его слепой брат Хёд по наущению Локи. Снорри в "Младшей Эдде"
рассказывает о том, как был убит Бальдр, как асы похоронили его в великой печали, и
Хермод отправился к Хель и стал умолять ее позволить Бальдру вернуться. Хель
согласилась, при условии, что все, что ни есть на земле живого или мертвого, будет
плакать по Бальдру, и все плакали — кроме Локи; поэтому Бальдр остался в Хель до
Рагнарёк, и только потом вернется. Возможно, именно благодаря этой красивой и
захватывающей истории Бальдр (Саксон Грамматик, кстати, пишет о нем нечто
принципиально иное) — божество совершенно другого характера — вошел в пантеон, к
которому изначально не имел никакого отношения. Нам явно не помешало бы знать
побольше о Хеймдалле, страже богов, которого "Песня о Риге" отождествляет с Ригом,
отцом людей. Настолько же не хватает нам сведений о богинях Идунн, Гевьон, Фригг, о
дисах — покровительницах определенного места, рода или даже отдельного человека (в
их честь отмечались особые праздники и совершались жертвоприношения), альвах,
карликах и фюлгья.
Но чтобы возникла религия, одних богов недостаточно. У любой религии должны быть
ритуалы и священные места. Об обрядах и святынях северного язычества источники
сообщают довольно много; однако, к сожалению, большинство письменных памятников —
поздние и недостоверные, поэтому для проверки и уточнения приходится привлекать
Данные ономастики и археологии — в той мере, в какой их удается правильно
интерпретировать. Названия, включающие в себя имя Одина, нередки в Дании и на юге
Швеции, в том числе в Вестер- и Эстеръетланде; в Норвегии они встречаются гораздо
реже и практически отсутствуют в юго-восточных фюльках. Во всей Исландии также ни
одно место не носит имени Одина. Имя Тора присутствует в географических названиях
повсюду (особенно часто — в Исландии, где также очень распространены были личные
имена с корнем тор-), но жители разных стран могли иметь в виду совершенно разные
ипостаси этого божества. Названия, связанные с именем Фрейра, попадаются пару раз
на востоке Исландии, на Зеландии, Фюне и на юге Ютландии, а также в юго-западной
Норвегии, где их довольно много. Распространенность такого рода названий в Швеции
подтверждает свидетельства источников, что в конце языческой эпохи культ Фрейра для
шведов имел первостепенное значение. Датские названия позволяют выявить области,
где почитался Тюр, а онамастика Норвегии и Швеции несет в себе следы культа Улля. В
целом же анализ ономастики дает весьма неожиданные результаты. Наш первейший
авторитет, когда речь идет о Норвегии, Магнус Ольсен приводит следующие данные по
Норвегии эпохи викингов. Названия, в состав которых входят имена Фрейра и Фрейи,
встречаются 48 раз; Улля — 33; Тора — 27; Ньёрда — 26; Одина — 12. В качестве
второго элемента в них могут присутствовать обозначения различных культовых
сооружений — например, hof (дом), horgr (курган), ve (святилище); обозначения
природных объектов, ставших предметами поклонения или деятельности человека —
например, lundr (роща), akr (возделанная земля); или элементов ландшафта — berg
(скала), ass (гряда гор), еу (остров), haugr (холм).
Для нашего анализа религиозных практик эпохи викингов первая группа названий,
обозначающая культовые сооружения, представляет наибольший интерес. Начнем с hof,
святилище-дом.
У скандинавов, как уже говорилось, не было жрецов, занятых исключительно
отправлением культа. В роли посредника между богами и людьми обычно выступал
местный властитель. Мы уже обсуждали исландских годи, которые становились жрецами
исключительно потому, что были самыми влиятельными хёвдингами в округе: их
главенство в исполнении религиозных обрядов определялось социальным статусом, а
позднее — авторитетом и официальным признанием в соответствии с законом. Разумно
предположить, что и в Скандинавии дело обстояло примерно так же. Крупные
религиозные центры возникали и развивались под рукой сильных правителей. Шведские
конунги сами совершали обряды в Уппсале, а ярлы Трендалёга — в Хладире. Конечно,
Торольв Бородач с Мостра, построивший hof в Брейдафьорде, именуется hofgo?i, а в
"Саге о людях из Вапнфьорда" упоминается hofgy?ja (gy?ja — женщина-годи), равно как
и Адам Бременский говорит о sacerdotes, служителях культа, в Уппсале, но роль этих
жрецов сводилась к тому, чтобы совершать жертвоприношения, обеспечивавшие
благополучие народа, — обязанность, которую в других случаях исполняли правители.
Жертвоприношения были основной религиозной практикой. При всех вариациях —
территориальных и временных — их можно разделить на две группы: жертвоприношения по
обету, обычно связанные с убиением или уничтожением, в результате которого жертва —
человек, животное, оружие, корабль или другой артефакт — переходит во владение
богов; и пиршественные жертвоприношения, во время которых участники обряда вместе
вкушают пищу, посвященную божеству. Для нашего обсуждения культовых построек этот
второй вид жертвоприношений более интересен, поскольку он, очевидно, предполагал
существование неких специальных помещений, где происходили ритуальные пиршества.
Подобные обряды описаны в позднейших, недостоверных источниках (у Снорри); если
верить скальдам, создается впечатление, что убийство жертвенного животного само по
себе было ритуалом и его мясо запекалось особым образом на горячих камнях в вырытой
в земле яме — древний способ приготовления пищи, в эпоху викингов применявшийся
только в сакральных Целях. Помимо пира, праздничная церемония, вероятно, включала в
себя песни, танцы, гадания и разыгрывание сцен на мифологические сюжеты (159).
Как выглядели языческие «храмы», нам, строго говоря, неизвестно. Адам Бременский в
"Деяниях гамбургских архиепископов" (VI, xxvi-vii) описывает уппсальское святилище
следующим образом:
"Главное их (шведов) святилище — Уппсала — расположено неподалеку от города
Сигтуна, или Бирка. В этом храме, который весь разукрашен золотом, народ
поклоняется статуям трех богов. Самый могущественный из них, Тор, сидит на своем
престоле посредине храма. Водан (Один) и Фрикко (Фрейр) сидят по ту и другую
сторону от него. Отличительные черты каждого из них: Тор, как говорят,
владычествует в воздухе и правит громом и молнией, ветром и дождем, хорошей погодой
и урожаем. Другой, Водан, что значит «ярость», правит войнами и вселяет в людей
храбрость перед лицом врагов. Третий, Фрикко, дарует смертным мир и сладострастие.
Его идол снабжен поэтому громадным детородным членом. Водана же изображают они в
доспехах, как мы — Марса, а Тор со своим скипетром (молотом) кажется похожим на
Юпитера (160). Шведы поклоняются также героям, которые, как они верят, заслужили
бессмертие и стали богами благодаря своим подвигам. В "Житии святого Ансгара"
говорится, что они думали так о конунге Эйрике.
К каждому из богов приставлены жрецы, чтобы приносить жертвы во благо народа. Если
стране грозит чума или голод, возлияние совершается перед идолом Тора, в случае
войны — перед идолом Водана, а когда справляется свадьба — перед статуей Фрикко.
Раз в девять лет в Уппсале, по обычаю, отмечается большой праздник, на который
собираются люди со всех концов Швеции. Все должны в нем участвовать. Конунги и
прочий люд, вместе и поодиночке, присылают дары в Уппсалу, и, к великому сожалению,
те, кто принял христианство, отступаются от праведной веры, присоединяясь к этим
церемониям. Они приносят в жертву по девяти голов от каждого рода живых существ
мужского пола и их кровью ублажают богов — именно так принято добиваться милости от
божеств этого сорта. Тела жертв подвешивают в священной роще, примыкающей к храму.
Каждое дерево в роще считается священным, ибо в глазах язычников их делает таковыми
смерть и тление мертвых тел. Там вешают лошадей, собак и людей, и один христианин
говорил мне, что он видел подвешенные в роще семьдесят два трупа разных созданий.
Во время жертвоприношения исполняются песни, столь многочисленные и непотребные,
что лучше о них промолчать" (161).
Приведенный здесь отрывок цитируют постоянно, но попытки реконструировать на
основании этого описания уппсальский храм ни к чему разумному не привели.
Безусловно, в уппсальском святилище стояли статуи богов. Наверняка некое сооружение
защищало их от непогоды, но был ли это просто навес на четырех опорах, или шведы,
под впечатлением христианских церквей, возвели нечто более сложное — сказать
трудно. Очевидно, особый статус места определяли роща и огромное вечнозеленое
дерево, а не «храм». Ни источники, ни археологические данные, ни уровень развития
скандинавской архитектуры в 1070 г. не позволяют предполагать, что в Уппсале
имелась культовая постройка, достаточно большая, чтобы вместить хотя бы часть
собиравшихся туда по праздникам людей. В любом случае сам Адам Бременский никогда
не видел nobilissimum templum, о котором он пишет. Археологи высказываются весьма
скептически об уппсальском «храме», равно как и о храмах в Еллинге (Дания) и в
Хофстадире, в окрестностях Мюватна (Исландия). С учетом того, что написанные в
XIII в. "Сага о людях с Песчаного Берега", "Сага о людях с Кьяларнеса", "Сага о
Ньяле" и "Круг Земной" как исторические источники не выдерживают критики, кажется
более разумным, если не единственно возможным, подойти к проблеме языческих
святилищ иначе.
Как известно, у южногерманских народов в качестве святынь почитались обычно
природные объекты, чаще всего — рощи или источники. Судя по законам, принятым в
начале христианской эпохи в Норвегии, Швеции и Гаутланде, законам Кнута в Англии и
"закону служителей церкви", действовавшему в Нортумбрии, на территории бывшего
Данело, подобная традиция существовала и на севере. Во всех вышеназванных кодексах
присутствуют запреты на исполнение ритуалов в лесах, на холмах, на бывших языческих
капищах, а также вблизи камней и источников, и, судя по всему, составители этих
правовых сводов имели в виду вполне конкретные места, где раньше совершались
языческие обряды. Аль-Тартуши, описывая языческий праздник в Хедебю, не упоминает
ни о каком культовом сооружении, хотя обращает внимание на христианскую церковь. По
рассказу Ибн-Фадлана о русах, поклонявшихся идолам на Волге, также складывается
впечатление, что деревянные фигуры стояли под открытым небом или в крайнем случае
под навесом. Кажется весьма вероятным, что подавляющее большинство строений,
именуемых в сагах и позднейшей исландской традиции hof, представляли собой не
храмы, посвященные тому или другому богу, а, по определению О.Ольсена, крупные
хутора, "рассчитанные на регулярное проведение культовых собраний, участниками
которых становились не только те, кто жил на хуторе, но и большое количество
посторонних людей". На севере очень желательно было иметь дом, где при
необходимости можно провести ритуальное пиршество, притом что в остальное время в
нем шла обычная жизнь. Два знаменитых исландских хутора, оба названные Хофстадир и
расположенные один — в Мюватне, а другой — в Торскафьорде, судя по всему, относятся
именно к этому типу построек. Неподалеку от них вырыты овальные ямы, чтобы запекать
мясо; кроме того, для нужд одной семьи эти дома слишком велики.
Куда более древнее и распространенное наименование священных мест — horgr.
Первоначально это слово означало груду камней, все равно — естественного ли
происхождения, или сложенную людьми. Таким образом, применительно к святилищу оно
означает, безусловно, святилище под открытым небом; однако есть указания на то, что
начиная с раннего железного века сверху на каменных грудах — каирнах помещали
идолов и, возможно, со временем над ними стали сооружать крыши. Это, однако, не
превращает каирн в храм. Относительно ve мы знаем только, что этим словом
обозначалось священное место, очевидно, опять-таки открытый участок.
Даже в самом беглом обзоре скандинавской религии нельзя обойти вниманием еще один
вопрос. Что думали скандинавы о смерти? На какие небеса, в какой ад, чистилище или
небытие уходили умершие? Как они попадали туда?
В данном случае мы страдаем не от недостатка сведений, а от их избытка. Ответы на
наши вопросы дает литература, главным образом в лице Снорри Стурлусона и неведомых
авторов эддических песен. Помимо них и некоторого количества других письменных
памятников, есть еще данные археологии; раскопки захоронений свидетельствуют о
большом разнообразии верований и представлений относительно дальнейшей судьбы
умерших.
В "Младшей Эдде" (162) говорится, что "все павшие в битве с тех самых пор, как был
создан мир, обитают теперь У Одина в Вальгалле", — и это запоминающееся утверждение
вошло в число расхожих представлений о скандинавском язычестве. Правда, далее тот
же Снорри сообщает, что половину убитых Фрейя забирает в свой чертог Фолькванг.
Женщины приходят к Фрейе, а девы — к юной Гевьон. Возможно, те, кто почитал Тора,
отправлялись в его владения Трудвангар, в чертог, что зовется Бильскирнир, а
почитатели других богов — в их обители. Противоположностью викингской Вальгалле
выступает Хель, преисподняя, куда ушел Сигурд Вёльсунг, кровожадная Брюнхильд, а со
временем — сын Одина, невинный Бальдр. Там властвует великанша Хель, дочь Локи, у
которой одна половина лица — синяя, а другая — цвета мяса; Один низверг ее в
Нифльхейм и поставил управлять девятью мирами чтобы она давала у себя приют всем,
кто умер от старости и болезни. "Дурные люди идут в Хель, — поясняет Снорри, — а
оттуда в Нифльхелль. Это внизу, в девятом мире".
Насколько скандинавы IX–X вв. во всем этом разбирались и во что конкретно они
верили, не совсем понятно. Возможно, мы находимся в ситуации человека, который
пытается вникнуть в суть христианского вероучения, имея на руках отрывки Евангелия,
перевод Книги Иова, выполненный во времена короля Якова I, "Века размышлений"
Трайерна и огненные проповеди мистера Спурджеона. Почти наверняка ни один
скандинав, ни в одну эпоху не следовал в своих верованиях северной эсхатологии в
том виде, в каком она дошла до нас. Кроме того, в ряде литературных источников
встречаются утверждения, в корне противоречащие всему сказанному относительно
судьбы умерших выше. Так, в исландских сагах достаточно часто сообщается о людях,
которые после смерти продолжают жить в своей могиле, в крайнем случае переселяются
в близлежащий холм. Некоторые из них приглядывают за округой, другие, если их
потревожить, становятся опасными соседями. В общем, дурные люди и после смерти
остаются дурными. Нельзя также не отметить, что в "Речах Высокого" — подлинном
кодексе северной мудрости — о загробной жизни не говорится вообще ничего.
Обращаясь к археологическим свидетельствам, мы ступаем на более твердую почву,
однако эти свидетельства не всегда самодостаточны и не во всех случаях поддаются
толкованию. Первое, что поражает, — разнообразие погребальных практик у северных
народов. Умерших сжигали или хоронили в земле, в курганах или на ровных местах, с
погребальным инвентарем или без него, в реальном или символическом корабле, но
иногда и без всякой корабельной символики, в больших деревянных гробницах, или
маленьких гробах, или просто так. Встречаются одиночные погребения, погребения, в
которых похоронены двое (иногда одна из двоих — женщина-рабыня), и общие
захоронения. Состав некоторых погребений свидетельствует о смешении разных
верований. Очевидно, на практику захоронений викингской эпохи оказали сильное
влияние обычаи предшествующего периода; прослеживаются также местные и региональные
отличия — особенно если сравнивать Данию, где кремация применялась крайне редко (не
беря Линдхольм Хёйе) и погребальный инвентарь скуден, с Норвегией и Швецией, — и за
каждой из этих практик стоит свой комплекс представлений о посмертном
существовании. Размеры и богатое убранство погребальных курганов в Еллинге,
Усеберге, Венделе, Вальсъерде, так же как и относящегося к более раннему времени
кургана Саттон-Ху, должны были утверждать перед всеми живущими высокие достоинства
людей, для которых эти курганы предназначались; однако таким образом проявлялась и
забота о человеке, уходившем в иной мир.
По христианскому обычаю умерший, отправляясь в последний путь, не должен уносить с
собой из бренного мира ничего. Языческая религия, по крайней мере в той ее форме,
которая бытовала в Норвегии и Швеции, утверждала прямо противоположное. Умершему
давалось по возможности все необходимое, чтобы он и в загробном мире мог жить в
достатке и с почетом: корабль, оружие, конь, повозка, украшения, посуда, утварь и
даже еда. За этим обычаем проглядывает некий фатализм: вождь и в посмертном
существовании останется вождем, а раб — в рабстве. Возможно, распространению
христианства в Скандинавии в какой-то мере способствовало то, что оно не переносило
земной статус человека в жизнь вечную.
Скальды и резчики по камню точно знали, что происходит с благородным херсиром или
конунгом после того, как его должным образом похоронят, со всеми его сокровищами.
Вот герой скачет либо, как можно предположить, плывет в иной мир, вот его
приветствуют Один и валькирии или кто-то еще из асов. Корабельные погребения вроде
бы полностью укладываются в эту концепцию. На корабле из Ладбю (пока единственном
корабле такого типа, обнаруженном в данной местности) якорь поднят — и будет
сброшен за борт, когда кормчий приведет свое судно к цели. В противоположность ему
усебергский корабль пришвартован к большому камню. Впрочем, возможно, эти различия
не так существенны, как нам думается. Большой корабль, маленький, "корабельное
обрамление" — в первую очередь знак того, что душе человека будет позволено уйти в
мир мертвых и, — поскольку корабль является одновременно символом плодородия,
возродиться там, хотя тело здесь, в мире живых, истлеет и обратится в прах.
Очевидным подтверждением сказанного служат кремационные захоронения в Линдхольм
Хёйе у восточного выхода из Лимафьорда на севере Ютландии. Там на довольно обширном
участке обнаружено более 700 захоронений, датируемых с середины VII в. по X в. Этот
участок располагается чуть южнее поселения, существовавшего, предположительно, в
период 400–800 гг., и частично перекрывается с территорией более позднего поселения
XI в. Большая часть «кладбища» скрыта под слоем песка, и в настоящее время там
активно ведутся раскопки. Погребения в основном кремационного типа, но сожжения
производились где-то в другом месте. После сожжения прах умершего и останки
погребального инвентаря доставляли на «кладбище», распределяли на небольшом участке
и присыпали сверху землей. На многих подобных могилах выкладывали затем овал, круг,
квадрат или треугольник из камней. Овал — stens?tninger — символ корабля, и после
того как он исполнял свою непосредственную роль, камни можно было взять и
использовать для других «надгробий». Интересный вариант корабельного погребения
обнаружен в Хедебю: корабль располагается вертикально над выложенной бревнами
погребальной камерой, в которой находятся останки двоих или троих людей, каждый со
своим погребальным инвентарем; останки трех коней обнаружены в отдельном
захоронении, расположенном на существенно меньшей глубине под кормой корабля.
Нельзя отрицать, что в ряде случаев корабли являются просто частью погребального
инвентаря. В исландских погребениях корабли практически не встречаются; исландцы
путешествовали на лошадях, и в двух третях захоронений обнаружены останки одного
или более коней, похороненных со своим хозяином. Кремация в Исландии не
практиковалась.
Из всего вышесказанного следует, что ни одно предложенное объяснение не подходит
для всего многообразия скандинавских погребальных обычаев, и на вопрос о том, как
представляли себе норманны загробную жизнь, пока невозможно дать удовлетворительный
ответ.
Невзирая на местные различия в верованиях и практиках, северная религия едина. Ее
исповедовали в трех скандинавских странах и норманнских колониях — и нигде больше.
То же можно сказать об искусстве викингской Скандинавии, бытовавшем на территориях
от Трёндалёга до Ботнического залива, от Уппсалы до Ютландского перешейка. Начала
его лежат на материке, где жили германские племена, но с IV в. его развитие шло
своим путем: вплоть до XII в. северные мастера сохраняли верность "звериному
стилю", притом что в европейском декоративном искусстве важным элементом стали
растительные орнаменты. Это происходило не из-за неумелости и не потому, что
скандинавские ремесленники в принципе были глухи к чужеземному влиянию. В
результате войн, грабежей и торговли на север попадало много прекрасных вещей: мечи
с необычными рукоятями, книжные оклады и застежки, фибулы, монеты, сундуки, чаши и
кубки, епископские посохи, ткани. Творения кельтов, каролингов, англосаксов
производили сильное впечатление на северных мастеров; в меньшей степени, но все же
прослеживается влияние русского искусства. В эпоху викингов секреты ремесла и
художественные стили проникали в Скандинавию вместе с потоком иных сокровищ, но
если скандинавские ремесленники с готовностью перенимали чужие умения, это вовсе не
означает, что они ощущали себя наивными, старомодными провинциалами. Скорее они
поступали так, поскольку были абсолютно уверены в превосходстве местной традиции, в
собственном мастерстве и своей постоянной клиентуре. Чужеземные золото и серебро
шли в переплавку и превращались в материал для северных умельцев, а чужеземные
влияния вплетались в северную традицию, стимулируя ее формирование и развитие, но
ни в коей мере не замещая ее.
Заимствования в скандинавском искусстве, вообще, весьма непростое явление.
Например, долгое время считалось, что еллингский стиль возник под воздействием
кельтской (точнее, кельтско-саксонской), англосаксонской и восточной традиций.
Однако в последнее время исследователи пришли к выводу, что "большинство его
элементов — скандинавские и восходят к тому периоду в начале IX в., когда
скандинавская художественная культура испытала на себе, прямо или опосредованно,
сильное влияние искусства Британских островов" (163). Проблема осложняется еще и
тем, что любое влияние могло быть обоюдным. Каким периодом датируются каменные
кресты, воздвигнутые в нескольких поселениях на востоке Йоркшира, пока не
установлено, но кажется весьма вероятным, что они представляют собой результат
пересечения местной и викингской (еллингской) традиций; с большей определенностью
это можно сказать о других памятниках на территории Данело и иных областей,
побывавших под норманнским владычеством. Стиль Хрингерике оставил свой след в
англосаксонском искусстве времен правления Кнута, а в дни бывших викингов,
нормандцев, урнесский стиль — последний прекрасный цветок на древе северного
искусства — самое совершенное свое воплощение нашел не в Скандинавии, а в Англии и
Ирландии.
Из всего сказанного следует, что северные ремесленники были достаточно
самостоятельны и независимы, чтобы в течение нескольких веков спокойно перенимать
чужие художественные и технические приемы и одновременно передавать чужеземцам
свои. Да, они заимствовали, когда хотели, прошлые и нынешние достижения заморских
собратьев, но создали при этом собственную художественную культуру, слишком
своеобразную, чтобы считать ее просто незаконной дочерью каролингского искусства
или перенесенным на чужую почву побегом культуры Британских островов.
Развитие скандинавской традиции с довикингских времен до XII в., когда ее
окончательно иссушило мощное романское влияние, легко прослеживается по смене
стилей: усебергский, Борре, еллингский, Маммен, Хрингерике, Урнес. К сожалению,
материала у нас не так много. Глядя на усебергские корабль и повозку, можно только
гадать, сколько кораблей и повозок, столь же прекрасных, до нас не дошло. Из сотен
корабельных флюгеров и штандартов нам досталось всего несколько, и полдюжины
датских хомутов с позолоченными бронзовыми накладками — лишь жалкие крохи былого
изобилия. Мало что сохранилось от стиля Борре, особенно за пределами Норвегии, и
невозможно установить границу между Борре и еллингским стилями, ибо у нас
практически нет металлических украшений этого периода и полностью отсутствуют
сведения относительно архитектуры. И как же печально, глядя на рунические надписи
или рисованные изображения на камнях, думать, что во времена викингов все они были
покрашены чистыми натуральными красками, — теперь красочный слой либо полностью
облупился, либо подвергся варварской реставрации. Но все-таки имеющихся у нас
данных вполне достаточно, чтобы увидеть в скандинавском искусстве присущие ему
силу, цепкость и победоносную мощь, свойственные викингской культуре и обществу в
целом.
Норманны были хорошими кузнецами и ювелирами: оружие, сделанное их руками,
красиво, украшения — неплохи. Однако в работе с металлом они едва ли превзошли
континентальных и англосаксонских мастеров. То немногое, что у нас есть, говорит о
скандинавах как об отличных ткачах, портных и создателях гобеленов. Северные
строители прекрасно умели работать с камнем, торфом и особенно деревом. Хотелось бы
увидеть палаты конунга или большую усадьбу, ибо позднейшие источники и
археологические данные подтверждают, что это были величественные добротные здания,
столь же совершенные по форме и так же богато украшенные, как викингские корабли.
Увы, ни одно из них не сохранилось до наших дней.
Но более всего викинги преуспели в резьбе по дереву и камню. Если судить по
имеющимся у нас образцам, лучшими резчиками по дереву были норвежцы, резьба по
камню процветала на Готланде. Дерева и камня в Скандинавии хватало с избытком, и
нет ничего удивительного, что в этих ремеслах северные мастера не знали себе
равных.
Достаточно полное представление о скандинавском искусстве резьбы по дереву можно
получить, исследуя находки из корабельных погребений. Женщина, похороненная в
Усеберге, неподалеку от Тунсберга в Вестфольде, если и не была Асой, матерью
Хальвдана Черного, наверняка принадлежала к династии конунгов, ибо только очень
могущественные и богатые властители могли призвать к себе стольких прекрасных
мастеров и похоронить умершую с такой роскошью. К счастью для нас, почва в районе
захоронения представляла собой голубую глину и корабль со всем погребальным
инвентарем пролежал в целости и сохранности под верхним слоем торфа много веков,
пока его не раскопали в 1904 г. Находки из усебергского погребения ныне находятся в
музее в Осло, где их старательно оберегают и при необходимости реставрируют. Самые
замечательные артефакты из богатейшей коллекции резных деревянных украшений и
изделий — нос корабля, повозка и трое саней. Их изготовили разные мастера в первой
половине IX в., и мы можем проследить различия в технических приемах и стилях. Но
какой полет воображения и мощь! Звериные орнаменты на носу корабля, череда
"хватающих зверей" и печально-комических человеческих фигур, украшающая его «клюв»
(tingl), вырезанные на столбиках ложа стилизованные львиные головы (хотя, на взгляд
неспециалиста, они являют собой нечто среднее между львиной головой и лошадиной
мордой), великолепная резьба на оглоблях повозки, сюжетные картины на передке и
бортах повозки и устрашающие звериные морды на столбиках густавсоновских саней.
Если искусство должно быть экспрессивным, творения усебергских мастеров
удовлетворяют этому условию в полной мере.
Поражает удивительное богатство декора: повторяющиеся узоры, орнаменты из фигурок
"хватающих зверей", "кусающих зверей", диковинных птиц и змей, выразительные
человеческие фигуры — и при том каждый элемент на своем месте. Кто-то из
усебергских мастеров проявил больше изобретательности и сноровки, кто-то — чуть
меньше, но все, что сделано ими, сделано с любовью и вдохновенно. Достаточно
посмотреть на "хватающих зверей".
Мы не можем сказать точно, откуда взялось это создание. Существует мнение, что
прообразом его был франкский лев, другие считают его порождением исконной
скандинавской традиции. "Хватающий зверь" — некая игра природы, непонятная помесь
льва, собаки, кота и медведя. У него большая голова, круглые вытаращенные глаза,
нос картошкой и маленький ротик. Лоб открыт, но на макушке болтаются то ли косички,
то ли просто локоны. Выражение лица свирепое и одновременно комическое. Тельце
может быть разной ширины, но всегда узкое в талии, бедра прямые или в форме груши.
Имя он получил из-за своих лап (возможно, кому-то больше захочется назвать их
«руками» и "ногами"), которые всегда цепляются за декоративный бордюр, за соседних
«зверей» или за другие части его собственного тела, а иногда — за все вместе. Два
забавных маленьких зверька на овальной бронзовой фибуле из Лисбьерга (Дания)
мертвой хваткой вцепились себе же в горло. В более простых вариантах "хватающие
звери" похожи на подросших котят. Как орнаментальный элемент они использовались
очень часто на протяжении всего IX в. Такие фигурки можно было без труда вписать в
любой декор, и мастера комбинировали их бесчисленным множеством способов. Самые
натуралистические изображения чем-то неуловимо напоминают рисованных персонажей
мультфильмов или юных представителей кошачьего и медвежьего племени, застывших в
слегка неестественных, напряженных позах; наиболее фантастические — наводят на
мысль об испуганных акробатах, оцепеневших во время исполнения сложнейшего номера.
Скандинавские ремесленники, как уже говорилось, всегда предпочитали "звериные
орнаменты", и гротескные, исполненные внутренней энергии, свирепые и занятные
"хватающие звери" на протяжении целого столетия пользовались у них особой любовью.
Некоторые из резных изображений Усеберга представляют собой сюжетные картины. На
передке повозки, над орнаментом из сплетающихся змей помещена фигура человека,
борющегося с огромными змееподобными чудовищами. Похожее на жабу существо кусает
его в бок. Другой человек сражается с неким четвероногим зверем, и все пространство
вокруг заполнено зверями, змеями и птицами, сплетающимися в неистовой схватке.
Возможно, центральная фигура изображает Гуннара в змеиной яме.
На спинке повозки тоже вырезаны дерущиеся звери и змеи. Борта покрыты звериным
орнаментом: змееподобные существа, представленные в основном в профиль, хватают и
кусают друг друга с подчиненной строгому порядку яростью. На правой стороне, в
середине верхней доски, помещено изображение, о содержании которого исследователи
до сих пор спорят. На ней — три человеческие фигуры. Справа — мужчина на лошади,
скачущий к центру картины; в центре — второй мужчина, держащий коня за повод, в
другой руке у него обнаженный меч; позади этого человека стоит богато одетая
женщина в ожерелье, с гордо вскинутой головой и длинными распущенными волосами —
она хватает руку мужчины, сжимающую меч. Очевидно, эти трое встретились не в добрый
час. В лицах и позах всех персонажей читается суровая решимость. Фриз из кружащихся
злобных чудовищ подчеркивает драматичность всей сцены.
Звериные головы, венчающие столбики саней, вероятно, служили вполне практической
цели — отпугивали злых Духов. Было высказано предположение, что подобные головы,
насаженные на метровые шесты или короткие рукоятки, носили участники ритуальных
шествий, но убедительных доказательств этого пока не представлено. Резьба выполнена
разными мастерами: в соответствии с приемами работы этих неизвестных нам умельцев
назвали "старым академиком", "мастером каролингского искусства" и "барочным
мастером". Жутковатые головы, предположительно львиные, покрытые замысловатым
орнаментом, выполнены с различной степенью мастерства. Руку «академического»
мастера можно узнать не только по выразительности ракурсов, тупым клыкам в хищной
пасти и поразительной гармонии между орнаментальным убранством и линиями фигуры, но
также по гладкой шее зверя и четкому геометрическому орнаменту в нижней части
опоры. Резьба «каролингского» мастера грубее, а работы "мастера барроко", как можно
понять по его прозванию, отличает богатство и затейливость декора. На передке саней
вырезан еще один диковинный зверь — полуживотное, полуптица, с крыльями и рогами,
рельефная резьба, покрывающая его голову и шею, являет собой нагромождение
переплетающихся, порой совершенно безумных фигур. Даже вне исторического контекста
усебергские деревянные скульптуры привлекают к себе внимание как подлинные
произведения искусства, но того, кто знаком с историей, они просто завораживают.
Находки из усебергского погребения датируются периодом от начала эпохи викингов до
середины IX в. В X в. постепенно происходит переход от щедрой живописности
усебергского стиля к более условным линейным композициям. Последнее утверждение,
как и все утверждения такого рода, излишне упрощает реальную ситуацию, но, во
всяком случае, отличия еллингского стиля от усебергского и стиля Борре видны
невооруженным глазом. Еллингский стиль назван так, поскольку один из
показательнейших его элементов — змееподобное животное S-образной формы (часто
переплетающееся с другим таким же) присутствует в декоре серебряной чаши из
северного еллингского кургана, найденной в 1820 г. В связи с этим названием
возникает некая терминологическая сложность, ибо знаменитый еллингский "большой
шагающий зверь", изображенный на мемориальном камне Харальда Синезубого,
принадлежит вовсе не еллингскому стилю, а стилю Маммен. "Большой шагающий зверь" —
признанный и самый знаменитый образчик этого стиля; на протяжении XI в. он не раз
использовался в качестве прототипа скандинавскими и английскими ремесленниками.
Еллингский мемориальный камень, воздвигнутый Харальдом Синезубым около 980 г.,
считается одним из интереснейших рунических памятников Скандинавии. Клиндт-Йенсен
описывает его как "кусок серого, с красными вкраплениями гранита в форме усеченной
пирамиды, около двух с половиной метров высотой, с небольшими выбоинами сверху". На
одной из трех его граней высечено посвящение Харальда Синезубого, обращенное к
отцу, матери и самому себе; на второй — "большой зверь", лев, обвитый змеей; на
третьей — заключительные шесть слов посвящения, сообщающие об обращении данов в
христианство, и стилизованное изображение распятого Христа в окружении сплетающихся
лент. Эта композиция, за исключением бордюра и узора, проста и даже примитивна,
однако заслуживает внимания как первое изображение Христа в скандинавском
искусстве. Мастер, создававший ее, очевидно, был в какой-то мере знаком с
христианской традицией.
Название стиля Маммен определил артефакт, найденный в Маммене (Ютландия), — очень
красивое, инкрустированное серебром лезвие секиры с условным изображением зверя,
возможно льва, с птичьей головой. Еллингский лев гораздо величественней, и поза его
более «геральдична», но при ближайшем рассмотрении между ним и мамменским львом
обнаруживается немалое сходство. В качестве характерных деталей можно указать
обвивающую зверя змею, или ленту; двойные контуры; обозначенные спиралью бедра;
вскинутую no-петушиному головку с отвисшей нижней губой; и, наконец, присутствие
растительных элементов — явный след каролингского или англосаксонского влияния.
Выразительный и грациозный зверь с еллингского камня оставался всеобщим любимцем до
конца викингской эпохи. Иногда его копировали более-менее точно, со всеми
контурами, когтями, острыми ушами и аканфовыми листьями на хвосте, в других случаях
мастер давал волю воображению; в результате в конце X — начале XI в. мы встречаем
того же льва, но уже в стиле Хрингерике — на крытых повозках из Хеггена (Норвегия)
и Сёдерала (Швеция), на саркофаге из церкви Святого Павла, ныне хранящемся в
лондонской ратуше, на шкатулках из Брамберга и Каменя (Германия), скандинавских
рунических камнях и каменных крестах в Англии. Хрингерикского льва отличают особая
экспрессия и изящные усики-завитки на месте ушей и хвоста. «Змея» поросла
аканфовыми листьями; такая змея (либо две-три змеи) появляется в качестве основного
мотива в декоре рунических камней восточной Швеции. Еще позднее "большой зверь", до
неузнаваемости похудевший и практически утративший всякое сходство со зверем,
становится одним из элементов утонченного урнесского стиля. Северный портал
ставкирки в Урнесе — наглядное свидетельство этого нового и последнего достижения
норвежских резчиков по дереву; блестящими образчиками урнесского стиля могут
служить многочисленные фибулы, в том числе фибула из Линдхольм Хёйе, выставленная в
музее Ольборга, и замечательная английская фибула из Питни (Сомерсет).
Другая тема, заслуживающая обсуждения в связи с декоративным искусством
викингов, — рисунки на готландских камнях. Сотни мемориальных камней были высечены
из известняка с начала V в., и, когда речь идет о периоде, предшествующем эпохе
викингов, и самой викингской эпохе (особенно для VIII и XI вв.), они являются очень
информативным источником. Основные сюжеты рисунков — все те же: корабли, люди,
обороняющие дом, воин, пришедший в Вальгаллу, которому женщина подносит рог, сцены
из легенд о богах и героях. В начале книги, описывая петроглифы Богуслена, Чивика,
Симриса, мы говорили, что они представляют собой настоящие картинные галереи
бронзового века. Мемориальные камни Готланда исполняют ту же роль по отношению к
эпохе викингов. Мы рассмотрим три из них, хорошо известные и многократно
воспроизводившиеся на фотографиях: Ардре VIII, Лёрбро I, Клинте Хуннинге I. Первый
камень, чуть больше двух метров высотой, немного сужающийся к «шейке» и с обычным
полукруглым завершением, сплошь покрыт Рисунками. В верхней округлой его части,
отделенной в районе «шейки» бордюром, слева изображена Вальгалла, чертог с тремя
арочными входами, над которыми располагаются еще семь проемов. Под ней — группа
людей, несущих над головой что-то вроде шеста. Справа представлен Один, скачущий на
своем восьминогом коне Слейпнире, а выше — поверженный воин: даже мертвый он не
выпустил меч. Среди огромного количества рисунков в нижней части камня (существенно
большей по площади) поддаются истолкованию далеко не все. Можно упомянуть
викингский корабль в левом верхнем углу, несущийся на всех парусах по высоким
крутым волнам. Впередсмотрящий стоит на носу, кормчий на корме у руля, вся команда
при оружии. Узнается привязанный Локи и его жена Сигюн, собирающая в рог капающий
на мужа яд, а также отдельные эпизоды песни о Вёлюнде. Мы видим кузницу Вёлюнда с
клещами и молотами, обезглавленные тела сыновей Нидуда и Вёлюнда, в птичьем облике
улетающего от дочери Нидуда Бёдвильд. Слева от нее Тор и Хюмир ловят на удочку
Мирового Змея. Внизу в центре изображена некая постройка, а в ней — двое людей и
корова, привязанная на веревку. Конец веревки держит находящийся снаружи человек.
Справа от хлева с мощеным полом стоит собака. Пять остальных картинок не
объясняются столь однозначно и, по мнению автора, едва ли заслуживают объяснения.
Камень из Лёрбро по композиции проще. Он меньше, чем ардреский и изображения на
нем отделены друг от друга четкими горизонтальными линиями. В полукруге над
«шейкой» представлена битва. Орлы высматривают мертвые тела. Чуть в отдалении двое
людей в доме, воздев обнаженные мечи, похоже, приносят клятву. В следующей секции
изображен восьминогий Слейпнир, на нем — мертвый человек. Позади спиной к коню трое
людей с опущенными вниз мечами. Еще ниже — всадник с богато украшенным щитом гордо
ведет за собой четырех воинов. Встречающий подает ему рог. На самом нижнем
изображении (занимающем половину камня) большой викингский корабль с наполненными
ветром парусами и щитами на борту. Команда наготове, впередсмотрящий смотрит вдаль,
а вокруг, как всегда, вздымаются бушующие волны. В данном случае трудно определить,
украшают ли нос и корму корабля звериные головы или завитки, но вероятней первое.
Третий камень — из Клинте Хуннинге — существенно отличается от первых двух. В
верхнем полукруге — два сражающихся воина с мечами и щитами (больше всего это
похоже на судебный поединок) и всадник со шитом и копьем в сопровождении собаки. В
средней части помещается довольно грубое изображение корабля под парусами среди
обычных символических волн. Нос и корма, как и у корабля с ардреского камня,
украшена завитками. Сразу под кораблем — Локи со змеями и верной Сигюн. Но
наибольший интерес представляет картина в нижней части камня. Двое лучников
защищают дом под остроконечной крышей. В целом сцена напоминает композицию с
франкского ларца, изображающую Вёлюнда и Эгиля. Как и на ардреском камне, стоящий
снаружи дома человек держит конец веревки, к которой привязана огромная корова,
находящаяся внутри. Не все детали картины понятны, но те, кто напал на дом, похоже,
просчитались.
Эти и подобные им сцены повторяются неоднократно на мемориальных камнях Готланда,
других областей Скандинавии и колоний. Вплоть до конца викингской эпохи особой
любовью мастеров пользовалась история о Сигурде Драконобойце, из которой черпали
свои сюжеты также и резчики по дереву.
В Скандинавии развивались и другие виды декоративно-прикладного искусства. В
источниках довольно часто упоминаются ковры и гобелены, украшавшие стены богатых
домов; среди усебергских находок имеется ковер с изображением шествий и повешенных
людей. Стоит упомянуть еще о щитах, вроде того, который Эгиль сын Скаллагрима взял
с собой на свадьбу в Видимюр: там щит упал в бочку с кислым молоком и испортился.
Говорится, что на этом щите были рисунки из древних сказаний, а между ними золотые
блестки и драгоценные камни.
Но, пожалуй, всего сказанного уже достаточно, чтобы понять отличительные
особенности и почувствовать своеобразие викингского искусства.
После религии и искусства следует обсудить скандинавское право. Законы
провозглашались на местных тингах, набиравших силу вместе с хередами, или округами,
к которым они относились, на областных тингах (связанных с крупными
территориальными единицами, такими, как Трёндалёг или Вестланд в Норвегии, Ютландия
и острова в Дании, важнейшие провинции Швеции и Гаутланда, территориально-
политические образования, сложившиеся вокруг больших городов типа Виборга, Хедебю и
Рингстеда, и исландские "четверти") и альтингах на Тингвеллире (Исландия) и, по-
видимому, в Гардаре в Восточном поселении (Гренландия). Тинги продолжали
существовать и после того, как скандинавские страны приняли христианство (тинг в
Гардаре, предположительно, возник только в этот период), и их законы были записаны
уже в христианскую эпоху. Увы, с точки зрения историка, изучающего эпоху викингов,
это произошло слишком поздно! То обстоятельство, что в своих попытках восстановить
реальные законы VIII–XI вв. исследователи вынуждены опираться на документы XII в.,
а то и XIII в., создает почву для многочисленных спекуляций. Важным источником для
исследования скандинавских законов и обычаев долгое время считались саги. Они
действительно предоставляют историку богатейший материал; другой вопрос — насколько
точными данными оперировали авторы XIII–XIV вв. и насколько добросовестно они их
воспроизводили, словом, в какой степени мы можем доверять сагам. Честный ответ на
этот вопрос оказывается не слишком обнадеживающим. Из Konungsbok, Stra?arholsbok,
Codex Regius, Jarnse?a, Jonsbok нам известны достаточно детально исландские законы
XIII в. Свидетельства саг, повествующих об Исландии 930-1030 гг. ("век саг"), порой
согласуются с этими сведениями, порой входят с ними в противоречие, но в обоих
случаях это ни о чем не говорит, ибо времена безоговорочного доверия к сагам,
наконец, отошли в прошлое. Даже в тех случаях, когда сообщение саги подтверждается
другой сагой или иным письменным памятником, типа "Книги о взятии земли", следует
спросить себя, действительно ли эти источники независимы и насколько
соответствующие утверждения "Книги о взятии земли" (или "Книги с Плоского острова"
либо "Круга Земного") сами по себе обоснованны и правдоподобны.
Таким образом, от прежнего романтического представления о викингских законах не
остается камня на камне. Законы храмов выглядят весьма подозрительно, если само
существование храмов вызывает сомнения; едва ли стоит принимать за чистую монету
воинский кодекс, представленный в таких произведениях, как "Сага о Йомсвикингах" и
"Сага о Хальви", с их обилием совершенно фантастических подробностей; да и законы
хольмганга, которые в исландском варианте сообщает "Сага о Кормаке", а в норвежском
— "Сага об Эгиле", заслуживают весьма критического отношения. Судебные процедуры,
описанные столь подробно в "Саге о Ньяле", принадлежат XIII в., а не X — началу
XI в. и далее в том же духе.
И тем не менее множество фактов говорит о том, что законы занимали в жизни
скандинавов, включая и жителей Данело, важное место. Правосудие вершилось публично
— на тингах, куда собирались все свободные люди. Наивно думать, что участники тинга
всегда были беспристрастны и их решения — справедливы: влиятельные и богатые люди
при случае, разумеется, пользовались своим положением. Когда датских викингов,
грабивших королевство, спросили, как имя их предводителя, они прокричали в ответ:
"Мы все равны". Что сказал, услышав это, Хрольв Пешеход, мы не знаем; возможно, он
мог бы добавить "но некоторые равнее других". Так или иначе, бонды и в Скандинавии,
и в колониях всегда очень резко выступали против любых попыток ограничить их
самостоятельность, особенно когда речь шла об их праве свободно высказывать свое
мнение на тинге. Только с их одобрения, выраженного криками или звоном оружия,
принятое решение получало юридическую силу. Правосудие было, можно сказать,
общественной прерогативой.
Нетрудно указать основные сферы жизни, подпадавшие под действие закона. Наверняка
существовали правила созыва, проведения и роспуска тинга, позволявшие решать дела в
надлежащем порядке и гарантировавшие безопасность всех присутствующих. В область
применения закона входили "гражданские дела" — споры касательно полей, пастбищ,
охотничьих угодий, рубки леса и сбора хвороста, а также имущества потерпевших
кораблекрушение; произнесение нида или мансёнга; кража овец; злостная порча масла и
приваживание чужих пчел; разного рода оскорбления. В каждом из вышеперечисленных
случаев закон определял тяжесть проступка и, соответственно, форму наказания — от
отсечения пальца до отсечения головы. Нарушения общественной морали, социально
опасные деяния и даже давняя викингская практика strandhogg, «продовольственных»
рейдов по прибрежным селениям, которую со временем стали жестко пресекать, карались
в соответствии со скандинавским правом штрафами, смертью или объявлением вне
закона. Безусловно, существовали правовые нормы, определявшие статус заезжих людей
и чужеземцев, живших более-менее постоянно на данной территории; нормы,
регулировавшие торговлю и отправление религиозных культов, гарантировавшие
неприкосновенность святилищ и право замужних женщин на свою собственность.
Обширнейший раздел права был посвящен всякого рода убийствам — в целях самозащиты,
на честном поединке, спровоцированное; сожжение человека в его доме; убийство
ночью, в присутствии конунга или в священном месте, необъявленное убийство,
бесчестное убийство и т. п. Всякого человека ценили, и эту цену можно было
исчислить. Установленная законом вира выплачивалась серебром, шерстью или скотом, и
само существование этой сложной, хорошо разработанной системы штрафов служило
залогом того, что никакое покушение на жизнь человека, его семью, собственность или
репутацию не останется безнаказанным. Северные законы говорили о достоинстве
свободных людей.
Говорили в буквальном смысле этого слова. Руны, которыми пользовались повсюду в
Скандинавии до принятия латинского алфавита, не слишком подходили для записи
правовых норм или хроник (хотя один такой кодекс известен: Codex Runicus AM 28
8vo), поэтому, когда требовалось применить и сообщить кому-то законы, людям
приходилось рассчитывать только на человеческую память. Реально ничего невозможного
в этом нет. Во-первых, человек, затевавший тяжбу, всегда мог найти знатока законов,
чтобы обратиться к нему за советом и помощью. Как бы их ни называли, по сути, эти
знатоки исполняли роль современных адвокатов. Во-вторых, исландские источники часто
упоминают о «законоговорителях». Законоговорителя выбирали; в его обязанности
входило помнить все законы и в течение трех лет читать каждый год наизусть одну
треть из них перед участниками тинга. Он был живым кодексом (разумеется, нельзя
утверждать, что он не пользовался никакими письменными документами в качестве
подспорья памяти) и абсолютным авторитетом в вопросах права. Перечень исландских
законоговорителей с 930 г. до конца исландского народовластия в 1262–1264 гг.
впечатляет. Знание законов входило в число знаний, необходимых правителю, на
которых держались его власть и авторитет. И если бондам требовался закон, чтобы
облегчить и обезопасить свою жизнь, то и закон без бондов был бы ничто, ибо
скандинавское право работало только благодаря их доброй воле и активному участию в
правосудии. В подобной ситуации выигрывали обе стороны, и принятие христианства,
повлекшее за собой соответствующее изменение правовых норм, в данном случае пошло
только на пользу.
Сами судебные процедуры были далеки от совершенства — но в какую эпоху, в какой
стране о судопроизводстве говорили иначе? Порой исполнить решение тинга оказывалось
крайне трудно, а иногда — вообще невозможно. Тут многое зависело от самих
участников тяжбы — от их личной инициативы, энергии и той поддержки, которой они
могли заручиться. В Норвегии, Швеции и Исландии бывали случаи, когда истец, сочтя,
что при разборе его дела закон истолковали неправильно и решение тинга для него
оскорбительно, брался за оружие. Но в целом любой человек в Скандинавии или
колониях — будь он конунг, ярл, бонд или раб — почитал закон; оберегавший его
самого и его собственность и приносивший в жизнь общества стабильность и порядок.
Рассказы о распрях, сохранившиеся в исландских сагах, на первый взгляд противоречат
всему, что говорилось выше о законах, судебных процедурах и авторитете тинга, но в
действительности это не так. Большая часть этих историй выдумана; кроме того,
сочинителей саг в любом случае не интересовали обыденные ситуации, когда закон
торжествовал и дело улаживалось мирно ко всеобщему удовольствию, — куда более
привлекательными им представлялись редкие casus celebres. Другими словами, если
верить сагам, исландцы в эпоху викингов были такими же законопослушными и так же
любили сутяжничать, как и сейчас. Подводя итог, можно сказать, что скандинавы
признавали закон, обязательный для всех свободных мужчин и женщин, и выработали
основы судопроизводства, которое вершилось публично на тингах и являлось неким
примитивным прообразом суда присяжных. В скандинавской правовой системе
прослеживаются отличительные особенности викингской культуры в целом; ее уважение к
человеку — будь это мужчина или женщина — и принципиальный прагматизм.
И вот теперь, после того как мы обсудили в трех главах, посвященных скандинавскому
обществу, природные особенности трех северных стран, расовые признаки, язык,
социальную иерархию, занятия, религию, искусство и право скандинавских народов,
описали, пусть достаточно бегло, события, происходившие в рассматриваемый период в
Норвегии, Швеции и Дании, и экспансию викингов за море, у автора и читателя может
возникнуть некое искушение. Хочется нарисовать портрет «типичного» викинга и
поместить его в каталог "исторических типов" с соответствующей подписью и
инвентарным номером. Соблазн, безусловно, велик, но задача, которую мы при этом
перед собой ставим, маловыполнима и просто бессмысленна. Харальд Суровый, проведший
тридцать пять лет в битвах, прославленный воин, чей путь начался в Малой Азии и
закончился у Стемфордского моста, был викингом, равно как и его отец, Сигурд
Свинья, который всю жизнь прожил дома, присматривая за полями и лугами, скотиной и
мастерскими. Викингами были Хэстен, приведший "огромное войско" данов в Англию в
начале 890-х гг., и Оттар, который привез королю Альфреду моржовый клык и
рассказывал своему лорду о северных землях. Этим именем назвать и мародеров,
грабивших церкви в Англии, Ирландии и Франции, и усебергских резчиков или мастеров
из Маммена. Те, кто говорил "законом держится наша земля, беззаконием рушится", и
те, кто вершил родовую месть, купцы и пираты, путешественники и колонисты, скальды
и рассказчики саг — все это викинги. Конунги, усилиями которых скандинавские страны
стали частью христианского мира, — конунги викингов. Короче говоря, чтобы
нарисовать портрет викинга, надо пересказать заново содержание этой книги, но даже
и тогда у нас не получится цельного образа.
Но можно подойти к проблеме иначе. Людям во все времена было свойственно создавать
некий идеал, в соответствии с которым они оцени, али себя, и этот образ может
сказать немало о национальном характере и мироощущении народа, его породившего.
Если говорить конкретно об эпохе викингов, чужеземные хроники, скальдическая поэзия
и легенды дают нам в достаточном количестве необходимый материал. Рёгнвальд Кали,
ярл Оркнейских островов (1135–1158) так перечислял в висе свои достоинства:
Копья кинжал
Клинки сражал.
Эйрик с нивы жал
Славу пожал.
Багровый дрот
Гнал князь в поход.
Грозу невзгод
Знал скотт в тот год.
И ворон в очи
Бил выти волчьей,
Шла Хель меж пашен
Орлиных брашен (166).
В замечательной драпе, которую Эгиль сложил для своего близкого друга, херсира
Аринбьёрна, он прославляет его стойкость, верность и щедрость:
Тот, кто не обладал этими достоинствами и вдобавок удачей (ибо "одно дело
доблесть, а другое — удача"), едва ли мог снискать себе доброе имя, а тем более
похвалу скальдов. Но в наиболее полном виде викингский кодекс поведения представлен
не в героических песнях или хвалебных драпах, а в мифологических песнях "Старшей
Эдды", в первую очередь — в "Речах Высокого". Эта длинная песня, состоящая из 164
строф, была записана в XIII в., однако, по общему мнению, она, хотя и подвергалась
редактированию, все же передает, достаточно точно, устную языческую традицию.
Житейская мудрость, запечатленная в ней, совершенно не согласуется ни с одним из
расхожих представлений о викингах. Она не подходит сверхчеловеку, приверженцу
безликой Судьбы, яростно рвущемуся навстречу року и собственной гибели, но
обязательно изрекающему на прощание некую глубокомысленную сентенцию. Чужда она и
чистокровному, чистоплотному северному джентльмену, который с невинным любопытством
взирает ясными голубыми глазами на все безобразия своих южных соседей, и
кровожадному пирату, грабителю и насильнику, чей любимый напиток — мед из черепа
убитого врага.
Заповеди, наставления, предупреждения и поговорки, бытовавшие в Норвегии и
Исландии начала X в., в той форме, в какой они изложены Высоким (Одином), прежде
всего разумны. Это советы человеку, который хочет, по возможности, жить счастливо,
добиться успеха, заслужить любовь друзей и уважение соседей и избежать
неприятностей. Отдельные строфы поэмы, выбранные автором произвольно, но все же не
наугад, по его мнению, достаточно показательны.
Гостю вода
нужна и ручник,
приглашенье учтивое,
надо приветливо
речь повести
и выслушать гостя.
Нету в пути
драгоценней ноши
чем мудрость житейская,
хуже нельзя
в путь запастись,
чем пивом опиться.
Глупый не спит
всю ночь напролет
в думах докучных;
утро настанет —
где же усталому
Мудро размыслить.
Муж неразумный
увидит приязнь
в улыбке другого;
а после на тинге
едва ли отыщет
сторонников верных.
Пусть невелик
твой дом,
но твой он,
и в нем ты владыка;
пусть крыша из прутьев
и две лишь козы,
это лучше подачек.
Муж не должен
хотя бы на миг
отходить от оружья;
ибо как знать,
когда на пути
копье пригодится.
Следует привечать друзей и соседей, жить на широкую ногу, но при этом не терять
головы.
Добра не жалей,
что нажито было,
не скорби о потере;
что другу обещано,
недруг возьмет —
выйдет хуже, чем
думалось.
Надобно в дружбе
верным быть другу,
одарять за подарки;
смехом на смех
пристойно ответить
и обманом — на ложь.
Молод я был,
странствовал много
и сбился с пути;
счел себя богачом,
спутника встретив, —
друг — радость друга.
Щедрые, смелые
счастливы в жизни,
заботы не знают;
а трус, тот всегда
спасаться готов,
как скупец — от подарка.
В поле я отдал
одежду мою
двум мужам деревянным;
от этого стали
с людьми они сходны:
жалок нагой.
Подарок большой
не всюду пригоден,
он может быть малым;
неполный кувшин,
половина краюхи
мне добыли друга.
Следует мужу
в меру быть умным,
не мудрствуя много;
тот, кто удел свой
не знает вперед,
всего беззаботней.
Рано встает,
кто без подмоги
к труду приступает;
утром дремота
работе помеха —
кто бодр, тот богат.
Вопросит и ответит
умный всегда,
коль слыть хочет
сведущим;
должен один
знать, а не двое, —
у трех все проведают.
Жизнь хороша сама по себе. Надо уметь ей радоваться и постараться оставить по себе
добрую память. Лучшее, чего можно желать, — жить и быть счастливым.
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных.
Не доверяй
ни девы речам,
ни жены разговорам —
на колесе
их слеплено сердце,
коварство в груди их.
Красно говори
и подарки готовь,
чтобы жен соблазнять;
дев красоту
неустанно хваля,
будь уверен в успехе.
Мужей не суди
за то, что может
с каждым свершиться;
нередко бывает мудрец
безрассудным от сильной страсти.
"…Будь осторожен,
но страха чуждайся,
пиву не верь
и хитрому вору,
не доверяй и жене другого.
И наконец, предписание, как чтить богов:
После того как в 1000 г. конунг Олав сын Трюггви в красном плаще прыгнул с борта
Великого Змея в море у Свольда, три властителя поделили его бывшее королевство.
Олав Скётконунг исполнил давнюю мечту и присоединил к своим владениям бывшие
гаутские земли — Ранрике и Богуслен, а заодно восточные фюльки Трёндалега. Эйрик,
ярл Хладира, великодушный и разумный сын невоздержанного и жадного язычника ярла
Хакона сына Сигурда, получил западные прибрежные фюльки: от далекого заполярного
Халогаланда до теплых, плодородных Ядара и Агдира. Датский конунг Свейн
Вилобородый, трезво мыслящий и дальновидный вдохновитель заговора, сместив
норвежского Олава, по традиции, взял себе Вик. В действительности он добился
большего. Ярл Эйрик был его человеком, мало того — его зятем; хотя в эпоху викингов
подобные отношения еще ничего не гарантировали (Олав сын Трюггви был женат на
сестре Свейна, но это ему ничем не помогло), ярл Эйрик хранил верность Свейну, а
потом его сыну Кнуту, к большой выгоде того и другого. Шведский конунг Олав выделил
часть норвежских владений брату Эйрика, Свейну; а поскольку родичи Эйрика считали
его самым многообещающим и, вполне справедливо, самым знаменитым из членов семьи,
братья во всем его слушались и, таким образом, позиции конунга Свейна в Норвегии
еще более упрочились. Это не только повысило престиж Дании среди скандинавских
стран, но и позволило Свейну Вилобородому привести в исполнение свои честолюбивые
замыслы относительно Англии.
В 954 г., когда Эйрик Кровавая Секира был изгнан из Йорка и пал героической, но
жалкой смертью, Нортумбрия признала власть англосаксонского короля Эадреда, и
Англия четверть века не ведала викингских набегов. Это счастливое время закончилось
в 980 г. Уэльс получил передышку раньше — с 918 г. по 952 г. Однако со смертью
одного из прославленнейших валлийских королей Хюэла Да (Доброго), последовавшей в
952 г., викинги Дублина и Лимерика и их сотоварищи с острова Мэн не замедлили
воспользоваться представившейся возможностью. С 980 г. набеги норманнов участились:
в период 982–989 гг. кафедральный собор Святого Давида в Диведе грабили четырежды.
Члены валлийского королевского рода порой использовали викингов в качестве военной
силы в борьбе за власть, но те, кто получал таким образом корону, быстро
оказывались в роли подставных правителей. В Южном Уэльсе норманны, похоже,
преуспели больше, чем о том рассказывают хроники, поскольку за пятьдесят лет
построили на его побережьях гавани и торговые города. То же самое они проделали в
Ирландии. В Англии, как и в Уэльсе, возобновление викингских набегов совпало по
времени с кризисом королевской власти (если, конечно, не явилось результатом этого
кризиса). Эадред был могущественным королем; Эдгар, взошедший на трон после
четырехлетней интерлюдии правления Эадвига, едва ли в чем ему уступал. По отношению
к данам он проявлял великодушие и твердость, обращаясь с ними не как с жителями
завоеванной страны, а как со своими добрыми подданными. На равных с англосаксами
они собирали ополчение по повелению короля и подчинялись светским и духовным
властителям, правившим под его рукой. Во времена Эдгара даны в Данело (очень скоро
получившего это имя) наслаждались долгим миром вместе с обитателями Уэссекса и
Мерсии, и их лояльность была сполна вознаграждена тем, что им позволили жить по
своим законам и обычаям и самостоятельно решать все свои местные дела. Таким
образом, Данело прочно вошло в состав англосаксонского королевства — даже если
поводом к этому послужили чисто своекорыстные интересы.
Эдгар умер в 975 г., и ему наследовал его сын Эдвард, о котором известно только,
что он был юн, недостаточно тверд и вызывал недовольство многих, Его убили в
978 г., а со временем возвели в ранг святого и мученика. После него корону принял
его двенадцатилетний брат Этельред, который с этого момента стал и по сию пору
остается мишенью для яростных нападок. В самом начале его несчастливого и
беспокойного правления (978-1016) бич Божий вновь обрушился на Англию. Пришли
викинги.
Ситуация во многом повторялась. Политические перемены в Дании и других северных
землях, равно как и экономические трудности, вынуждали предприимчивых и решительных
людей искать счастья на стороне. Пути и способы выдумывать не приходилось, тем
более что прежние жертвы сами призывали напасть на свою голову, демонстрируя всем
собственное бессилие. В Нормандию и Францию викингам дорожка была заказана, в
Данело жили их соплеменники, поэтому в первой половине 980-х гг. они появлялись в
основном на побережье между Гемпширом и Чеширом, и пока небольшими разрозненными
группами. Новый этап начался с приходом к власти в Дании в 985 г. или чуть позже
Свейна Вилобородого. Когда именно у Свейна впервые возникла идея захватить Англию,
вместо того чтобы ее грабить, мы никогда не узнаем. Не исключено, что замысел
складывался постепенно, по мере того как Свейн все больше убеждался — по рассказам
и на собственном опыте — в полнейшей беспомощности англосаксов под
предводительством Этельреда. Возможно, решение созрело окончательно уже после
гибели Олава сына Трюггви, когда во время учиненной Этельредом в 1002 г. расправы
над данами Данело погибла сестра Свейна — с той поры к личным амбициям датского
конунга добавилась необходимость отомстить за смерть родственницы. Как бы то ни
было, контраст между расчетливым, целеустремленным Свейном и бестолковым, робким
Этельредом оказался столь же впечатляющим, как и разница в судьбах их народов.
Но сначала, пройдя воинскую науку у русов в Новгороде и набравшись опыта в
пиратских походах на Балтике, на сцену явился юный Олав сын Трюггви. Никаких
правдоподобных сведений о первых его походах не сохранилось ни в английских, ни в
норвежских источниках. О битве при Мэлдоне, во время которой, по сообщению
Англосаксонской хроники (рукопись "А"), норманнами предводительствовал некий Олав
(Анлав), ни в скальдической поэзии, ни в сагах не говорится ничего. Храбрый
Бюрхтнот вышел навстречу вражескому войску, намного превосходившему численностью
его дружину, и когда норманны предложили ему откупиться золотом и серебром,
пообещал им вместо этого вдосталь мечей и копий и добрую битву. Бюрхтнот выказал
немалую доблесть, но поступил безрассудно; он не удостоился славы у победителей-
викингов и мало нашел подражателей среди побежденных англосаксов. После гибели
Бюрхтнота Олав и Этельред заключили соглашение, о котором уже упоминалось выше, В
нем содержатся важные сведения относительно правил торговли и навигации в
прибрежных водах; также оговаривается, что все прошлые разногласия между двумя
народами будут забыты, взаимные претензии сняты, а завершается это все весьма
откровенным утверждением, что 22 000 фунтов золота и серебра будут выплачены
викингам в знак заключения мира. В статье Англосаксонской хроники за этот год
сообщается, что захватчикам выплатили 10 000 фунтов. Впрочем, и те, кому досталось
это богатство, и те, кто платил, прекрасно знали, что мир не будет долгим. Олав сын
Трюггви не появлялся в Англии пару лет, но в 994 г. приплыл туда снова; на сей раз
викинги начали настоящую военную кампанию, и хотя англосаксы дважды пробовали
остановить их, эти попытки закончились ничем из-за трусости и предательства
этельредовских военачальников.
У Олава сына Трюггви в 994 г. были военные корабли, войско и кроме того — союзник,
датский конунг Свейн Вилобородый. Теперь, когда место вождей-кормчих, приводивших
своих морских коней по бурным водам к английским берегам, заняли конунги или
будущие конунги, викингские походы перешли в иное качество. Ряд фактов указывает на
то, что уже в это время некоторые англосаксонские эрлы и таны, слишком отчетливо
осознававшие полную непригодность Этельреда как короля, готовы были признать своим
правителем Свейна. Военная слава времен короля Альфреда померкла, в палатах высоких
лордов, где прежде почитались доблесть и закон, ныне поселился страх, и простые
воины приходили в отчаяние, видя трусость своих предводителей. Но гроза 994 г.
миновала, хотя за эту временную передышку пришлось заплатить дорогой ценой. Слишком
многое разъединяло Олава и Свейна, чтобы их союз мог просуществовать достаточно
долго. Кроме того, лондонцы так храбро защищали город, что викинги не сумели его
взять и сами понесли тяжелые потери. Встретив столь яростное сопротивление,
норманны сняли осаду и, разделившись по своему обыкновению на более мелкие отряды,
отправились в Эссекс, Кент, Сассекс и Гемпшир. Там викинги обзавелись конями и
предались своему любимому занятию — грабежам. Англосаксы купили мир за 16 000
фунтов, а припасы для грабителей собирали со всего Уэссекса. Олав и Свейн сразу же
расстались. Датский конунг отправился домой, разорив по дороге Уэльс и остров Мэн.
Он, однако, собирался вернуться. Олав принял крещение и покинул Британские острова
навсегда. С 995 г. его судьба связана с Норвегией.
Но то, что двое бывших союзников отныне заняли более естественные для них позиции
заклятых врагов, не слишком помогло Этельреду. В 997–999 гг. даны безнаказанно
хозяйничали на побережьях Уэссекса, и гнев и отчаяние его обитателей переданы в
одной из самых трагических записей Англосаксонской хроники.
"999. В тот год вражеское войско опять подошло к Темзе и поднялось по Мёдуэй к
Рочестеру. Там их встретили жители Кента и разыгралась короткая битва, но, увы,
ополчение быстро обратилось в бегство, ибо люди не дождались обещанной помощи, и
поле битвы осталось за данами. Даны обзавелись конями и ездили верхом где хотели,
разграбив и опустошив почти весь Кент. Король и его советники решили выступить
против них с флотом и пешим ополчением. Но когда корабли были уже готовы, день за
днем следовали проволочки, и несчастные люди, что ждали на кораблях, терпели
тяготы. Всегда, когда требовалось наступать, они медлили час за часом, и враги
успевали собрать силы, и побережья оставались без охраны, и все делалось слишком
поздно. Так что в конце концов ничего не вышло, кроме тягот для людей, пустых трат
да радости врагов".
Летом 1000 г. викингское войско переправилось через канал в "королевство Ричарда",
Нормандию. До 991 г. Нормандия была для викингов, грабивших Англию, надежным
прибежищем, где они всегда могли подлечить раненых и починить свои корабли. В
991 г. Этельред и герцог Нормандии Ричард I по настоянию папы заключили соглашение,
по которому англосаксонский король не должен был привечать врагов герцога, а герцог
— врагов короля. Однако вопрос о том, как долго действовал этот договор и насколько
он соблюдался, остается открытым; во всяком случае, не похоже, чтобы в 1000 г.
Ричард II принял викингов менее приветливо, чем в прежние времена. В 1001 г.
норманны вернулись и продолжали грабить Уэссекс, пока Этельред не выплатил им в
общей сложности 24 000 фунтов за традиционное обещание оставить Англию в покое.
Одновременно Этельред попытался установить более дружеские отношения с Нормандией.
Он женился на сестре Ричарда II Эмме, но, судя по всему, этот брак в целом не
улучшил положения (169). Естественно, симпатии нормандцев были полностью на стороне
их весьма близких скандинавских родичей Впрочем, и Этельред, хотя и не достиг
желаемого результата, в трудный момент смог найти приют при дворе своего шурина.
Другие его действия имели куда более разрушительные последствия. В том же 1002 г.
он повелел "в день святого Бриса (13 ноября) убить всех данов, которые жили в
Англии", ибо, как сообщает Англосаксонская хроника, ему сказали, что даны
собирались убить его и его советников и захватить королевство. Был ли то навет, или
король сам придумал это обвинение, дабы оправдать столь подлое и бессмысленное
деяние, сказать трудно. Конечно, до жителей Данело попробуй доберись, но кое-где
повеление короля все же исполнили (в источниках упоминается, по крайней мере,
расправа над данами в Оксфорде), и предание гласит, что среди жертв оказалась
сестра конунга Свейна, леди Гуннхильд.
Военные кампании Свейна в Англии в 1003–1005 гг. едва ли имели своей целью
завоевание королевства. Скорее то была кровная месть, которая, как нередко
случалось, принесла мстившему заодно и прибыль. Свейн разграбил Эксетер, Уилтон,
Солсбери, Норидж и Тетфорд и лишь один раз встретил достойное сопротивление: после
грабежа в Тетфорде некий Ульвкютель из Восточной Англии собрал своих людей и
атаковал викингское войско. Если бы англосаксы сумели исполнить его повеление и
захватить оставленные данами корабли, викингам бы не поздоровилось, и, как говорит
Хроника, "они сами признавали, что нигде в Англии не пришлось им выдержать столь
жестокого боя, как тот, который дал им Ульвкютель". Из сказанного становится ясно,
как легко далеко идущие планы Свейна могли обернуться для него позором и смертью.
Даны уплыли из Англии в голодный 1005 г., чтобы вернуться в 1006 г. Их новые
вылазки кажутся уже своего рода бравадой. Англосаксонская хроника с печальной
иронией повествует, как викинги обосновались со всеми удобствами на острове Уайт,
собрали запасы еды в Рединге, и хотя было сказано, что, дойдя до Кукамсли Ноб, они
уже никогда не вернутся к морю, викингское войско, совершив дерзкую вылазку,
достигло указанного места. Оттуда они повернули назад, обратили в бегство срочно
собранное ополчение и, вопреки всем пророчествам, проскакав через Винчестер,
возвратились на побережье. Горожане видели, как они, явно гордясь собой, везли к
кораблям добычу, захваченную в 80 километрах от моря.
Викинги предприняли этот поход, пока король справлял Рождество в Шропшире. Но
Этельред не оставил случившееся без внимания и в 1007 г. заплатил норманнам 36 000
фунтов, попутно снабдив их провизией, собранной по всему королевству. Присоединив
эти подарки к награбленному добру, даны, весьма довольные, покинули Англию.
Покинули на два года. Этельред попробовал подготовиться к новому нашествию, но эти
попытки в очередной раз оказались неудачными. Во-первых, он решил повысить военную
мощь королевства, поставив нового элдормена в Мерсии, однако избрал на эту роль
печально известного предателя Эадрика Жадного. Во-вторых, король повелел построить
флот, дабы он охранял прибрежные воды и не позволял ни одному викингскому судну
пристать к берегу. Согласно Хронике, с каждых трехсот гайд надо было выставить один
военный корабль с командой, а с каждых восьми гайд — предоставить шлем и кольчугу
(170). К 1009 г. корабли построили, флот собрался в Сандвиче, где и обнаружилась
полная его беспомощность — результат взаимных претензий, соперничества,
своекорыстия, трусости, своеволия и откровенного членовредительства, процветавших
среди его предводителей. После того как 80 кораблей были сожжены, Этельред со
своими элдорменами и советниками, как сказано в Хронике, "отправился домой".
Уцелевшие корабли отвели в Лондон, а в Сандвиче 1 августа высадились даны.
Эта большая, сильная армия в ту же осень безнаказанно принялась разорять
окрестности. В отличие от войска, которое полтора века назад привели в Англию
сыновья Рагнара, ее основу составляли не воины по случаю или по неволе,
стремившиеся вернуться в родной дом. На сей раз к английским берегам приплыли
профессионалы. В отсутствие конунга Свейна ими командовали двое братьев,
небезызвестные Торкель Длинный и Хемминг, а также некий Эйлив, брат ярла Ульва,
позже женившегося на дочери Свейна Эстрид. Сыном Эстрид и Ульва был Свейн
Эстридсен, родоначальник нынешней датской королевской династии.
Можно (и нужно) относиться с большим подозрением ко всему, что рассказывается в
сагах о йомсвикингах; и как мы уже говорили, раскопки в Волине-Юмне ничего не дали,
кроме указаний на то, что в городе жили славяне и скандинавы. Однако в самой Дании
около 1000 г. были возведены крепости, ничем не хуже легендарного Йомсборга. Нам
известно четыре — Треллеборг у Слагельсе на западе Зеландии, Аггерсборг в
Лимафьорде, Фюркат неподалеку от Хорбо в восточной Ютландии и Ноннебакен в Оденсе
на Фюне. Все они имеют четкую планировку и представляют собой группы деревянных
построек, окруженных стеной. В Треллеборге 16 домов расположены так, что образуют
четыре квадрата со свободным пространством внутри, и эти четыре квадрата вместе
составляют еще один большой квадрат. В Фюркате и Ноннебакене тоже по 16 домов, а в
Аггерсборге — 48. Размеры домов в разных крепостях разные, но внутри каждого лагеря
строго одинаковы. (В основу планировки лагерей положена римская мера длины —
римский фут, составляющий 29,57 сантиметра. В Аггерсборге длина домов — 110 римских
футов, в Треллеборге — 100, в Фюркате — 96.)
Раскопки в Треллеборге, обнаруженном первым, ведутся давно и более активно, чем в
прочих крепостях, поэтому о нем нам известно больше. Он располагался на высоком
мысу между двух судоходных рек — Ваарбьо и Тудео, которые после слияния несут свои
воды еще примерно три километра к проливу Большой Бельт между Зеландией и Фюном.
Перед началом строительства землю на мысу выровняли. Подходы к крепости, помимо
двух рек, преграждали болота, раскинувшиеся к северу, западу и юго-западу от нее.
Кроме того, постройки Треллеборга были обнесены земляным валом с деревянными
конструкциями внутри и частоколами. Толщина вала составляла около 17 метров; высота
— 7 метров, и по форме он представлял собой практически точную окружность. Четверо
ворот, расположенных четко напротив друг друга, выходили на четыре стороны света
(небольшое отклонение к северо-востоку можно не учитывать) и соединялись улицами,
пересекавшимися ровно в центре большого квадрата, образованного квадратами домов.
Снаружи вал был укреплен бревнами; со стороны суши вдоль него тянулся широкий
глубокий ров. Но даже этого строителям Треллеборга показалось недостаточно. С
востока и юго-востока, там, где крепость не защищала водная преграда, проходила еще
одна линия укреплений — правда, этот внешний вал был ниже, а ров — мельче. И
сегодня, глядя на хорошо сохранившийся вал и забетонированные ямы на месте опорных
столбов, легко вообразить себе былую мощь Треллеборга: ее обеспечивали выгодное
местоположение, удобный выход к морю, надежная гавань, где корабли могли укрыться
от штормов и врагов, и сильный, мобильный гарнизон.
Диаметр внутреннего кольцевого вала составляет 136 метров. Большую часть площади
внутри его занимают 16 домов. Несколько мелких строений, в том числе нечто похожее
на караульни у северных и западных ворот, едва ли нарушают совершенную симметрию
планировки. Стены домов сооружались из вертикально поставленных бревен, внешний ряд
опор образовывал "наружную галерею" и поддерживал крышу. Сами постройки имели форму
ладьи, с закругленными боковыми стенами и прямыми торцами; внутри они делились на
три помещения, самое просторное из которых располагалось в середине. Между
внутренним и внешним валом также стояли дома: 13 располагались полукругом и еще два
за внутренним рвом у восточных ворот. От построек внутри крепости они отличались
только тем, что не состыковывались в квадраты, и длина их составляла не 100 римских
футов, а 90. Прямоугольный участок между внешним валом и двумя стоящими отдельно
домами представлял собой крепостное «кладбище», причем захоронения на нем
производились ранее, чем была возведена крепость. Большинство скелетов принадлежит
мужчинам в возрасте от двадцати до сорока лет, то есть «призывного» возраста.
Обнаружено также несколько захоронений пожилых людей и несколько детских
погребений. Поскольку аскетизм в теории всегда выглядит более привлекательным, чем
на практике, нет ничего удивительного, что среди погребений встречаются и женские —
хотя это полностью противоречит законам (очевидно, вымышленным) йомсвикингов, не
допускавшим присутствия женщин в Иомсборге. Умерших клали в могилы головой на
восток, но едва ли это имеет какое-либо отношение к христианским погребальным
обычаям. Погребальный инвентарь скуден, но включает в себя оружие (в том числе
прекрасное лезвие секиры, инкрустированное серебром, примерно 1000 г.), кузнечные
инструменты, сельскохозяйственные орудия, женские украшения, приспособления для
прядения и ткачества.
И все-таки, что же такое Треллеборг? Когда его построили и с какой целью? Ответить
на первый вопрос, исходя из всего сказанного выше, несложно: перед нами крепость,
служившая одновременно военным лагерем. Согласно археологическим данным, ее, как и
три другие, возвели в период 970-1020 гг. Трудно представить, что кто-либо, кроме
конунга, мог построить четыре крепости, являвшиеся подлинными достижениями
инженерного искусства, Для сооружения которых потребовалось столько денег, труда и
материалов (по оценкам, для постройки одного только Треллеборга пришлось срубить
8000 деревьев). И кто из конунгов был способен на это, если не конунг Свейн?
Впрочем, при решении таких вопросов едва ли стоит действовать методом исключения.
Попробуем подойти к проблеме с другой стороны. По мнению исследователей, четыре
крепости могли вместить 4000 человек. Кому под силу собрать такое войско? Только
конунгу — причем в особо благоприятных обстоятельствах. И не похоже, чтобы эта
затея была пустой прихотью. Судя по расположению крепостей и их планировке, им
отводилось сразу две роли. Они служили местом сбора и перевалочным пунктом для
войск, отправлявшихся в далекие походы, а заодно их гарнизоны поддерживали
надлежащий порядок в окрестных землях. Это опять-таки указывает на Свейна, которому
требовались хорошо обученные наемники, чтобы морально обезоружить, а потом
завоевать Англию, и который имел возможность щедро платить тем, кто станет
приглядывать за Данией в его отсутствие.
Строительство четырех крепостей было закономерным следствием военной экспансии
викингов за море. Постоянные демонстрации военной силы оказались весьма прибыльным
занятием, и в данном случае на это следует обратить особое внимание. Как мы уже
говорили, во второй половине X в. приток куфийского серебра в Скандинавию стал
уменьшаться, а к началу XI в. прекратился совсем. Но норманнам требовалось серебро,
причем в больших количествах, и трезвый разбойничий ум Свейна подсказал ему, где
это серебро добыть: конечно же получить в качестве дани в раздираемой внутренними
дрязгами, отчаявшейся Англии. Колесо завертелось в 980 г., и Свейн (лично или через
своих ставленников) с 994 г. до своей смерти в 1013 г. раскручивал его сильней и
сильней. Каждое нападение на несчастную страну приносило очередной данегельд, и на
эти деньги можно было содержать войско до следующей атаки. Цифры поражают: 994 г. —
16 000 фунтов; 1002 г. — 24 000 фунтов; 1007 г. — 36 000 фунтов; 1012 г. — 48 000
фунтов. Поистине, Англия сама платила за то, чтобы ее завоевали! Дань не всегда
выплачивалась только деньгами. Фибулы, обручья, браслеты, просто слитки — все
годилось, лишь бы серебряное (171). Не все те, чьи жадные руки расхватывали эти
сокровища, были даны; в войске Свейна собрались наемники и охотники за удачей со
всей Скандинавии. Множество мемориальных камней в Швеции воздвигнуто в память о
воинах, сражавшихся, а порой — погибших, в Англии. В пяти надписях упоминаются
люди, получавшие свою долю собранной с англосаксов дани. Камень в Гринде
(Сёдерманланд) воздвигнут по храброму Гудви, который "отправился в Англию и получил
там долю от гельда". Надпись в Васбю сообщает, что "Али воздвиг этот камень по
себе. Он получал гельд Кнута в Англии. Упокой, Господи, его душу". И наконец, самая
знаменитая — надпись с боррестадского камня в Оркестаде (Упплёнд): "Карей и
Гербьёрн воздвигли этот камень по Ульву, своему отцу. Спаси, Господи и Матерь
Божья, его душу! Ульв трижды получал данегельд в Англии. Первый раз платил Тости.
Потом Торкель. Потом Кнут". Некоторые исследователи полагают, что Тости — это
Скёглар-Тости, отец Сигрид Гордой, которую (если она вообще существовала) ударил по
лицу Олав сын Трюггви и которая потом стала женой Свейна Вилобородого. Торкель —
это Торкель Длинный, Кнут — Кнут Могучий.
Добытые сокровища растекались по всей Скандинавии: на Готланд, в материковые
области Дании и Швеции меньше — В Норвегию. Некая их доля оседала на островах
Атлантики, признававших власть конунгов (172). Количество англосаксонских денег в
скандинавских кладах резко возрастает с начала правления Этельреда. В первые
десятилетия основным их источником был данегельд; но и Кнут после завоевания Англии
расплачивался со своими наемниками английской монетой. Деньги для этих выплат
собирались по всей стране. В 1018 г. данегельд вылился в беспрецедентную сумму 72
000 фунтов, не считая то ли 10 500, то ли 11 000 фунтов, собранных лондонцами. С
1012 г. ставка данегельда постоянно повышалась, а при Кнуте налог на содержание
войска — херегельд — превысил все остальные. В статье 1040 г. Англосаксонской
хроники сообщается, что датский конунг выплачивал гребцам на военных кораблях по
восемь марок; даже притом что размеры его 60 кораблей нам неизвестны (у Кнута, по
свидетельствам источников, был корабль на 120 весел), общая сумма едва ли могла
составить менее 3000 фунтов в год, помимо тех денег, которые платили хускарлам —
наемникам, составлявшим "личную гвардию" конунга. Англосаксонские монеты продолжали
поступать в Скандинавию до 1051 г. — с этого времени Эдуард Исповедник отменил
херегельд.
Факты, полученные из четырех разных источников, если увязать их вместе, позволяют
понять более четко, что представляли собой военные кампании армий Свейна и Кнута. С
одной стороны, у нас есть погодные записи Англосаксонской хроники, очень личностные
и исполненные чувства; с другой — молчаливые свидетельства четырех датских
крепостей, построенных с определенной целью и заброшенных, когда эта цель была
достигнута; также имеются сведения об огромных данегельдах и о ежегодных выплатах
наемникам и — в пару к ним — полученные археологами данные о постоянном притоке
английской монеты в Скандинавию в этот период.
Однако вернемся в 1009 г. Датское войско занималось привычным делом. Восточный
Кент купил мир за 3000 фунтов; лондонцы, как всегда, доблестно оборонялись и
отстояли город, однако даны разорили все вокруг, сожгли Оксфорд и разграбили
Ипсвич. Много жителей Восточной Англии и Кембриджа погибли в жестокой битве при
Рингмере (1010 г.); давний враг данов, Ульвкютель держался стойко, но изменник
Тюркютель Лошадиная Голова нарушил строй и позорно бежал с поля боя. Среди воинов,
сражавшихся в этой битве под командой Торкеля Длинного, был плотный молодой
норвежец Олав сын Харальда, о котором еще пойдет речь в дальнейшем. Поражение при
Рингмере принесло свои горькие плоды: даны разорили всю Восточную Англию,
разграбили Тетфорд и Кембридж, прошли огнем и мечом по Оксфордширу, Букенгемширу,
Бедфордширу. На сей раз англосаксы уже не пытались сопротивляться. Судя по
Англосаксонской хронике, к 1010 г. Англия готова была отдаться в руки завоевателей.
"Тогда они с добычей возвратились к своим кораблям; и когда они разошлись по
кораблям, тут и должно было собраться ополчение и оставаться наготове на тот
случай, если даны замыслят новую вылазку. Но ополчение как раз отправилось домой.
Когда враги были на востоке, наше войско собиралось на западе, а когда они были на
юге, наше войско было на севере. Всех советников призвали к королю, чтобы они
решили немедля, как защитить королевство, но какой бы способ они ни избирали,
месяца не проходило, и все оказывалось брошено. Под конец уже ни один знатный
человек не желал собирать ополчение, но бежал быстро, как только мог; и корабли не
приходили друг другу на помощь".
Следующий год не принес облегчения. Осенью Кентербери оказался в руках врагов и
архиепископ кентерберийский был захвачен в плен — такова цена предательства. Англия
уже делала первые шаги к тому, чтобы заключить очередное перемирие; 48 000 фунтов
собрали и передали данам после Пасхи 1012 г. За архиепископа Эльфхеаха потребовали
отдельный выкуп, но Эльфхеах отказался его выплачивать и запретил кому бы то ни
было другому это делать. То, что случилось дальше, поистине отвратительно. В
Гринвич, куда сошлось датское войско, привезли вино с юга, в результате чего все
происходящее стало напоминать некоторые сцены из северных саг о древних временах. В
какой-то момент упившиеся даны принялись избивать архиепископа, используя для этой
цели оставшиеся от пира кости и головы зарезанных животных; потеха продолжалась до
тех пор, пока секира какого-то жалостливого разбойника не размозжила старику
голову. Говорят, Торкель Длинный пытался остановить своих людей, обещая отдать им
все, что у него есть, если они пощадят Эльфхеаха, — все, "кроме моего корабля"
(173). Возможно, именно из-за этого эпизода Торкель в конце года, когда датское
войско разделилось, со своими 45 кораблями покинул Свейна и перешел на службу к
Этельреду.
Согласно одной из гипотез измена Торкеля заставила Свейна самого направиться в
Англию следующим летом. Думать так — значит недооценивать хладнокровие датского
конунга. К тому моменту он уже не раз продемонстрировал свое умение манипулировать
людьми и направлять ход событий, равно как и способность точно выбрать время.
Наступление на Англию разворачивалось в течение двадцати лет, и в 1009–1012 гг.
натиск данов уже невозможно стало сдерживать. Если бы во главе англосаксонского
ополчения оказались доблестные и умелые воины, если бы к людям вернулись надежда и
ясное понимание цели, англосаксы могли бы сражаться с отчаянным упорством и даже
победить — но ничего этого не произошло. Повсюду царили уныние и отчаяние. И вот
теперь, когда жадные до богатства слуги сделали свое дело, пришла очередь конунга.
Предусмотрительный Свейн не отказался бы покарать Торкеля Длинного за предательство
или, возможно, неумеренные амбиции (174), объяснив ему со всей очевидностью, кто
здесь хозяин, но не в этом состояла главная его цель. Свейн Вилобородый собирался
стать королем Англии. Все было рассчитано до последней мелочи. По свидетельствам
источников, конунг привел в Сандвич огромный, могучий флот, который затем вошел в
Хамбер и поднялся примерно на 30 километров вверх по Тренту до Гейнсборо,
располагавшегося в самом сердце «датской» Англии. Свейн справедливо полагал, что в
этих краях он найдет многочисленных сторонников и надежное убежище. Так и
случилось. Нортумбрийский эрл Ухтред признал его власть, его примеру последовали
обитатели Линдси и Пяти Бургов, и все даны, жившие к северу от Уотлинг-стрит,
охотно к ним присоединились. Оставив своего сына Кнута присматривать за кораблями и
заложниками, Свейн поскакал с войском в английскую Мерсию, где впервые с начала
похода позволил данам грабить. Оксфорд и Винчестер изъявили конунгу свою
покорность, после чего тот атаковал Лондон. Лондонцы защищались, как всегда,
мужественно, и на сей раз им помогали хускарлы Этельреда и корабельщики Торкеля
Длинного. Свейну пришлось отступить, но, по большому счету, это ничего не изменило.
Конунг не стал пробивать лбом стену, а двинулся дальше на запад. Эрлы и таны
западных областей оказались более покорными, и, по свидетельству Хроники, к тому
времени как Свейн вернулся в Гейнсборо, "повсюду все люди признали его королем".
Положение лондонцев теперь стало совершенно безнадежным: им ничего не оставалось,
как искать мира с конунгом, предоставив ему заложников, богатую дань и провизию.
Король Этельред, которого покинули все, кроме Торкеля Длинного, отправил жену и
сыновей в Нормандию, а вскоре после Рождества сам последовал за ними. Свейн
выступил из Сандвича в конце июля; теперь, спустя пять месяцев, он правил Англией.
Через пять недель конунг умер. Ему было пятьдесят пять лет, когда он, как
равнодушно сообщает Хроника, "кончил свои дни на Сретенье", 3 февраля 1014 г.
Будучи умелым военачальником и тонким политиком, он отстоял Хедебю от притязаний
германской империи, сделал вендов союзниками Дании, прибрал к рукам йомсвикингов
(или, точнее, норманнских наемников, ставших прообразом для поздней легенды), лишил
власти Олава сына Трюггви, поставил ярда Эйрика сына Хакона править теми областями
Норвегии которые не подчинялись ему, Свейну (либо Олаву Скётконунгу),
непосредственно, и, наконец, завоевал Англию. Он содействовал распространению
христианства, но проявлял разумную терпимость в отношении язычников; чужеземные
сокровища, рекой стекавшиеся в Данию в его правление, обеспечивали стране богатство
и процветание. Кроме всего прочего, он оставил достойного сына, который завершил
его труды в Англии и Скандинавии; и ни Свейн, ни кто другой из людей того времени
не мог знать, что его политика не имеет будущего.
У Англии еще был шанс остаться английской. Сыну Свейна Кнуту, который возглавлял
теперь "датскую партию", едва исполнилось восемнадцать лет, организаторский талант
и гибкость будущего могущественного правителя пока не проявились в полной мере. Он
не имел достаточного опыта в командовании войском, а в ближайшем его окружении не
нашлось надежного и влиятельного человека, который помогал бы ему бескорыстно, как
регент Гутхорм — десятилетнему Харальду Прекрасноволосому, или покровительствовал
ему, как Торкель Длинный четырнадцатилетнему Олаву сыну Харальда. При том Англия и
после двадцати лет бедствий была достаточно богата и сильна. На сей раз англосаксы
действовали быстро: они отправили посланца к Этельреду в Нормандию и предложили ему
вернуться и править ими опять, более справедливо и мудро, учтя все ошибки прошлого
Этельред возвратился в апреле 1013 г. и возглавил военный поход против данов и их
союзников в Линдси. Кнут, вероятно по чьему-то совету, увел свое войско на корабли
и направился в Сандвич, отдав Линдси на откуп исполненному негодования Этельреду. В
Сандвиче он предал мучительным казням заложников, присланных англосаксами к Свейну,
бросил искалеченных людей на берегу и, оставив о себе недобрую память, отплыл в
Данию. Датскую корону после смерти Свейна наследовал старший брат Кнута, Харальд:
родственные чувства или здравый смысл подсказали ему, что лучше помочь брату
отвоевать себе королевство — и желательно где-нибудь подальше. Стали собирать
войско. К счастью для Кнута, его поддержал Эйрик, ярл Хладира, правивший в Норвегии
под рукой данов. Этот закаленный в боях воин в молодости пиратствовал на Балтике,
сражался рядом со своим отцом в победной битве при Хьёрунгаваге, разорил якобы
русский Алдейгьюборг и, согласно исландским и норвежским источникам, сделал больше
всех в морском бою у Свольда. За многие годы он приобрел знание людей и опыт в
государственных делах, но, довольствуясь древним титулом своего рода, хранил
верность датской династии, с которой его связывали родство и клятва. Такой человек
идеально подходил на роль eaxlegestealla, соратника и друга честолюбивого юного
конунга.
Куда больше удивления вызывает тот факт, что среди сторонников Кнута оказался
Торкель Длинный, с 1012 г. честно служивший Этельреду. После карательной экспедиции
в Линдси Торкелю и его людям было выплачено 21 000 фунтов, и в свете этого трудно
понять, почему верный наемник вдруг оставил своего вернувшегося к власти господина.
Согласно одной из версий, в Англии погиб его брат и он хотел за него мстить, но
более правдоподобным все же кажется, что Торкель руководствовался личными
интересами: он всегда чувствовал, куда дует ветер, и чутье не обмануло его, когда
он отплыл в Данию и, явившись к Кнуту с девятью кораблями, согласившимися за ним
последовать, предложил тому свою службу.
Летом 1015 г., когда блистательная флотилия Кнута направилась к берегам Англии,
те, кто должен был ему противостоять, вовсю занимались привычными дрязгами. Эадрик
Жадный по непонятным соображениям повелел убить двух самых знатных танов Семи
Бургов — Сиверта и Моркере, после чего король Этельред, во всем ему потакавший,
конфисковал владения убитых и арестовал вдову Сиверта. Сын Этельреда Эдмунд
освободил несчастную леди, женился на ней против воли отца и уехал с нею на север,
где присвоил себе земли Сиверта и Моркере с полного согласия местных жителей, равно
ненавидевших и изменника Кнута, и мстительного Этельреда. В тот самый момент, когда
более всего требовалось единство, страну расколола вражда между Этельредом и его
сыном. Возможно, Торкель Длинный предвидел что-нибудь в этом роде. Так или иначе,
теперь он нес службу в составе сплоченного, хорошо обученного войска, во главе
которого стояли опытные и мудрые военачальники. С сентября армия Кнута взялась за
дело всерьез. В атмосфере всеобщего недоверия и предательства, царившей в Англии,
первыми жертвами захватчиков стали Уэссекс и Уорикшир. После того как гнусный
Эадрик с 40 кораблями переметнулся к данам, в распоряжении Кнута оказалась добрая
половина страны. Эдмунд, объединившись с Ухтредом из Нортумбрии, выступил в поход и
разорил Стаффордшир, Шропшир и Чешир; но Кнут двинулся со своим войском на север,
через Ноттингем к Йорку, и Ухтреду пришлось сдаться. Его вскоре убили или казнили,
а Нортумбрию Кнут отдал в надежные руки ярла Эйрика из Хладира. Победоносный
завоеватель собрался атаковать Лондон, но прежде чем его корабли подошли к городу,
Этельред Нерешительный умер, "изведав за свою жизнь множество невзгод и тягот".
Уитаны и горожане избрали королем сына Этельреда Эдмунда.
Месяцем позже даны осадили Лондон. Операция была хорошо спланирована и
подготовлена, вплоть до того, что на южном берегу Темзы прорыли канал, обеспечивший
проход кораблям. Город окружили со всех сторон, но очередная попытка захватить
Лондон закончилась неудачей. Короля Эдмунда к тому времени там уже не было: он
собрал войско и провел блестящую военную кампанию по освобождению Уэссекса, все
жители которого, как пишет Хроника, "признали его власть". Затем он двинул войска
на армию, осаждавшую Лондон; застигнутые врасплох даны дрались яростно, но вскоре
отступили. Однако войско Эдмунда понесло настолько тяжелые потери, что королю
пришлось отойти с занятых позиций, и осада скоро возобновилась. Лондон по-прежнему
не сдавался, готовясь к худшему; но Кнут внезапно развернул свою армию и повел ее в
Восточную Англию и Мерсию. Там даны пополнили запасы провизии, после чего
направились к Медуэй. Датское войско, теперь уже конное, появилось в Кенте, однако
Эдмунд разбил их у Отфорда, убив всех, кто не успел убежать. Будущее Кнута в Англии
представлялось теперь настолько неопределенным, что Эадрик Жадный предпринял
очередной маневр и присоединился к войску Эдмунда. Король принял его, и, как
сказано в Хронике, "это была большая ошибка". Расплачиваться за нее пришлось очень
скоро. Когда собравшееся из всех областей Англии войско, под предводительством
Эдмунда, встретилось с армией Кнута у Ашингдона в Эссексе, "элдормен Эадрик
поступил так, как всегда поступал прежде; он и его люди первыми обратились в
бегство и подали пример остальным, предав своего короля и народ". Эта победа
принесла Кнуту английскую корону. В тот роковой день пал Ульвкютель, так долго и
доблестно защищавший Восточную Англию, и "все благороднейшие люди Англии". Эдмунд
Железный Бок остался жив и укрылся в Глостершире. Кнут преследовал его, однако дело
в итоге решили миром: по соглашению Эдмунд остался королем Уэссекса, а Кнут правил
остальной Англией. Переговоры вел Эадрик Жадный. Подобное решение могло привести
только к новым войнам, ибо ни Кнут, ни Эдмунд не стали бы долго мириться со своим
положением. Однако соперникам не довелось еще раз помериться силами: Эдмунд умер в
тот же год в день святого Андрея (30 ноября) в возрасте двадцати двух лет.
Англосаксам ничего не оставалось, как с горечью, но и некоторым чувством облегчения
избрать королем Кнута. Он был еще моложе, чем его доблестный противник.
Правление Кнута в Англии не имеет непосредственного отношения к нашей теме. Однако
два события 1017 г. все же заслуживают внимания. Исходя из административных и
военных нужд, Кнут поделил всю территорию Англии на четыре области: Уэссекс он
оставил за собой; Нортумбрия отошла ярлу Эйрику; Восточную Англию получил Торкель
Длинный, который, нельзя не признать, достаточно для этого потрудился; а Мерсию —
Эадрик Жадный. Впрочем, последний недолго радовался — через пару месяцев Кнут его
казнил. Ярл Эйрик достойно правил своими землями до самой смерти в 1023 г. Судьба
Торкеля оказалась куда более беспокойной. С 1017-го до 1020 г. он, судя по всему,
был ближайшим сподвижником Кнута, свидетельствовал королевские грамоты и, по
сообщениям источников, находился при короле во всех важных случаях. Наглядным
подтверждением особого положения Торкеля в первые годы служит тот факт, что он
единственный назван по имени в обращении Кнута к своим подданным, которое тот
выпустил по возвращении из Скандинавии в 1020 г. (175). В 1021 г. Торкель был
изгнан. В 1023 г., когда Кнут приплыл в Данию, состоялось примирение, и условия
соглашения указывают на то, что Торкель и в годы изгнания оставался весьма
могущественной и влиятельной персоной: Кнут сделал его своим наместником в Дании и
отдал ему на воспитание своего сына Хардакнута. С этого момента, однако, Торкель
исчезает со страниц истории.
Другим важным шагом Кнута стал брак с вдовой Этельреда Эммой. Англосаксонская
хроника сообщает, что он "повелел привести к себе вдову прежнего короля Этельреда,
дочь Ричарда, чтобы сделать ее своей женой". Политически этот союз сулил немалые
выгоды. Не вызвав особого недовольства англосаксов, Кнут установил весьма
многообещающие династические связи и укрепил дружбу с нормандским герцогом Ричардом
II. К тому времени он уже был женат на Эльфгиву из Нортгемптона; нежную
привязанность к ней Кнут сохранил на всю жизнь и в 1030 г. постарался обеспечить ей
и ее сыну Свейну блестящее будущее в Норвегии. Однако титул королевы получила Эмма,
и по договоренности наследовать английскую корону должны были дети от этого нового
брака, а не сыновья Этельреда и тем более не дети Эльфгиву. Такое решение оказалось
весьма разумным и пошло на пользу всем, кроме, пожалуй, норвежцев. Но и для них в
конце концов все обернулось к лучшему.
В 1018 (или 1019) г. брат Кнута, датский конунг Харальд, умер, и тот отправился в
Данию, чтобы вступить в права наследования. Торкель Длинный оставался наместником в
Англии, и этот факт, возможно, подогрел прежние его амбиции, что и привело к его
изгнанию в 1021 г. Хотя у нас нет прямых этому подтверждений, многие поступки
Торкеля указывают на то, что он не терял надежды получить свой кусок пирога — в
Англии или в Скандинавии. Другими словами, этот неотесанный и хитрый викинг старого
пошиба никогда не упускал своего, если только конунги не портили дело. Не
исключено, что Кнут привел свой флот на остров Уайт в 1022 г. из-за того, что
опасался каких-либо ответных действий со стороны изгнанника (176). После примирения
в Дании в 1023 г. Кнут поручил его заботам Данию и Хардакнута, но увез с собой в
Англию сына Торкеля. Когда Торкель спустя пару лет умер, правитель Англии и Дании
едва ли сильно о нем горевал.
В последующие годы Кнут сумел утвердить себя не только в качестве властителя, но и
как правителя европейского масштаба. О его личных качествах мы знаем очень мало
(177), куда больше известна его деятельность миротворца и законодателя, государя,
политика и покровителя церкви. Как законодатель, он, следуя давней англосаксонской
традиции, скорее систематизировал и дополнял старые законы, нежели создавал новые.
Стентон справедливо указывает, что "размеры "кодекса Кнута" и разработанность
деталей характеризуют его создателя как одного из самых выдающихся законодателей
"темных веков" (178). Ценность этих законов заключалась не в их оригинальности, а в
том, что они обеспечивали права людей и порядок в стране, служили гарантией
справедливости и надежным орудием при разрешении споров и улаживании распрей. Для
Кнута законы, наравне с религией были оплотом королевской власти. Он с уважением
относился к церкви постольку, поскольку использовал ее в своих интересах — как,
впрочем, и церковь использовала его. Между церковью и королевской властью в Англии
издавна существовали тесные связи; каждая из сторон исполняла свои обязательства
перед другой во славу Господа и ради блага народа. И все же некое блистательное
великолепие видится в том рвении, с каким юный чужеземец-завоеватель принял на себя
традиционные обязанности английских королей в отношении религии и клириков. Сам
Кнут немало от этого выиграл — его отношения с церковью принесли ему добрую славу у
христианских монархов; он получил благословение папы и снискал расположение
императора (179), европейские короли чтили его как великого правителя, а в Англии
могущество клириков служило надежной гарантией его власти. И в общем, эти награды
были справедливы, ибо за всеми пышными церемониями, роскошными чествованиями
святого Эдмунда и святого Эльфхея (Эльфхеаха), восстановлением монастырей,
освящением соборов и обставленным с невероятной помпой паломничеством в Рим
чувствовалось искреннее и смиренное почтение к церкви, как принадлежности земного и
горнего мира. Впрочем, Кнут был слишком практичен, чтобы отвергать мир земной.
В 1026 г. Кнуту пришлось покинуть островное королевство и заняться датскими
делами. Угроза исходила от Норвегии и Швеции, и чтобы понять, как это могло
произойти, нам следует вернуться назад, в 1014–1016 гг., в те времена, когда Кнут
собирал войско, готовясь довершить завоевание Англии, начатое его отцом. В новом
военном походе его сопровождал ярл Эйрик из Хладира, передавший на время власть над
своими землями в Норвегии брату, ярлу Свейну, и, возможно, сыну Хакону. Именно
тогда еще один Олав, принадлежавший, как и Олав сын Трюггви, к династии Инглингов,
решил предъявить свои права на королевство. Это был тот самый полноватый молодой
человек, который сражался в войске Торкеля Длинного при Рингмере в 1010 г., сын
мелкого конунга из восточной Норвегии и приемный сын хозяйственного конунга из
Хрингерике Сигурда Свиньи. Судьба сулила ему стать самым знаменитым из норвежских
правителей не только XI в., но и последующих столетий.
Олав родился в 995 г. и в возрасте двенадцати лет отправился в свой первый
викингский поход под присмотром опытного кормчего по имени Храни. Викинги Храни
занимались своим ремеслом в Дании и Швеции, на Готланде, у берегов Эстляндии и в
Финляндии, где местные колдуны, вызывавшие бурю, ничего не смогли поделать против
удачи Олава. Юный воин участвовал в грабежах и в битвах. К тому времени, когда Олав
встретился с Торкелем Длинным, он, говоря языком скальдов, не раз "кровавил брег",
"мочил волчьи лапы кровью", "затевал спор мечей" и "заводил песнь стрел" — проще
говоря, давно уже разбойничал в северных водах (180). С людьми Торкеля он совершал
походы в Ютландию, Фризию и Англию, где сражался при Хрингерике, брал Кентербери и
атаковал Лондон. После того как Торкель перешел на службу к Этельреду, Олав перенес
свою деятельность во Францию и, возможно, Испанию. Гийом Жумьежский называет его
Olavus rex Noricorum и пишет, что он служил нормандскому герцогу Ричарду II. Во
время пребывания в Нормандии Олав в 1013 г. принял крещение в Руане. Вероятно, там
же, в Нормандии, он встретился с Этельредом, поступил к нему на службу и вместе с
ним вернулся в Англию. Все источники в один голос утверждают, что Олав сражался в
Англии, однако расходятся во мнениях по поводу того, на чьей он был стороне. Только
нестыковки в хронологии не позволяют нам предположить, что он дрался так же и за
Кнута; однако именно в то время, когда Кнут отвоевывал Англию, ярла Эйрика не было
в Норвегии и Олаву выпал шанс, которым он не замедлил воспользоваться. Давешний
викинг и наемник явился в Норвегию не позднее 1015 г., а скорее всего, годом
раньше. Очевидно, он надеялся захватить там власть, но более о его планах нам
ничего не известно.
Немногим больше мы знаем и о тех обстоятельствах, при которых он эту власть
получил, хотя едва ли здесь есть вина Снорри Стурлусона, с готовностью сообщающего
нам массу невероятных подробностей. Он рассказывает, как Олав с двумя торговыми
кораблями, на которых находилось 120 человек, пристал к острову Сэла южнее мыса
Стад и с обычным викингским коварством, но вполне милосердно, убрал с дороги
Хакона, сына ярла Эйрика. Будущий прославленный конунг обладал редким даром
красноречия и умел говорить убедительно; он одержал решающую победу над своими
врагами у мыса Несьяр возле западного побережья Ослофьорда (скальд Сигват тогда
впервые видел его в бою), после чего отправился на север, в Трёндалёг, который
считал ключом ко всей Норвегии. После того как ярл Свейн бежал в Швецию и вскоре
там умер, а юный Хакон уплыл в Англию, Олав смог обосноваться в Нидаросе и
приглядывать за самыми ненадежными из своих подданных. Он возродил город и всячески
стремился привлечь туда торговцев, построил там себе усадьбу и заложил церковь. В
Норвегии еще оставались херсиры, которые, подобно Эрлингу сыну Скьяльга и Эйнару
Брюхотрясу, не покорились новому конунгу, и обширные области далеко на севере или
во Внутреннем Трёндалёге по-прежнему не выплачивали ему дань, но все же к концу
1016 г. Олав не только формально, но и на деле мог считаться властителем всех
более-менее доступных норвежских земель.
Во многих отношениях он был хорошим правителем, даже очень хорошим (181). Как ни
удивительно, человек, прошедший в юности школу насилия и убийства, немало заботился
о спокойствии и безопасности своих подданных. Разумеется, он мог быть безжалостным
и жестоким, но вел себя так лишь по отношению к тем, кто сеял смуту или пытался
оспорить его власть, либо когда дело касалось религии. Как и Кнут в Англии, он
большое внимание уделял законам. Тинги по-прежнему оставались авторитетным
законодательным и судебным органом; их позиции даже упрочились, поскольку Олав
выбирал своих сподвижников из богатых бондов, а не из местных херсиров, еще живших
памятью о прежних временах. И опять-таки подобно Кнуту, Олав во многом опирался на
опыт своих предшественников. Снорри рассказывает, что конунг часто просил говорить
ему законы, которые установил в Трандхейме Хакон Добрый, и, советуясь с самыми
мудрыми людьми, которых он собрал в своей усадьбе, "одни законы упразднял, а другие
добавлял, если считал необходимым". Ни титул, ни богатство не избавляли человека от
необходимости соблюдать законы; Олава невозможно было ни запугать, ни подкупить, и
в определенных ситуациях, как мы уже говорили, он не ведал жалости. Не все законы,
известные позднее как "законы конунга Олава", установлены им: мощь древних
влиятельных родов, утверждавших свои собственные представления о справедливости
силой оружия, не могла иссякнуть за одно поколение. Однако во времена Олава был
сделан важный шаг к созданию общенорвежского законодательства. Сигват в своей висе,
конечно, несколько преувеличил заслуги конунга, но в целом Олав вполне заслуживает
такой похвалы:
Ты, жилец светлицы
Вола снасти, властен
Днесь закон дать детям
Вечный человечьим (182).
Но самое выдающееся достижение Олава состоит в том, что благодаря ему Норвегия
стала христианской. Перемена религии означала нечто большее, чем отказ от прежних
богов, старинных ритуалов и обрядов; это был шаг из прошлого в современность,
направленный на преодоление изоляции и приобщение, по крайней мере частичное, к
более развитой европейской цивилизации. Олав начинал не на пустом месте. Жители
областей, традиционно находившихся под датским влиянием, скажем Вика, со времени
крещения Харальда Синезубого в подавляющем большинстве приняли новую веру; Хакон
Добрый, Харальд Серая Шкура и Олав сын Трюггви, каждый по-своему, потрудились для
распространения христианства, но обитатели Внутреннего Трёндалёга и северных
побережий так и продолжали пребывать во тьме невежества. Олав действовал
беспощадно: он свергал идолов и осквернял алтари святилищ; самых упорных язычников
казнил, другим выкалывал глаза или наносил увечья, у многих отнимал земли. Однако
каждый, кто раскаивался, мог принять крещение и возвратить себе дружбу конунга.
Олав добился значительных успехов и в решении другой, более трудной задачи —
создании норвежской церкви. Главным его помощником в этом деле стал Гримкель, судя
по имени, норвежец. Вместе с Гримкелем и другими прелатами Олав разработал ряд
законов, касающихся церкви и христианской веры. Среди его сподвижников были и
клирики из Англии (183), но поскольку там правил Кнут, Гримкель и другие норвежские
священнослужители принимали сан в Бремене. "Закон о христианстве" считался важнее
всех прочих; его зачитывали на тингах, и более поздние Законы Гулатинга
неоднократно на него ссылаются. Олав построил в Норвегии много церквей: их место в
общей структуре церкви, равно как и вопрос об их подчинении и расходах на их
содержание и ремонт, вероятно, оговаривались, в числе прочего, в "законе о
христианстве". В большинстве средневековых сочинений реальный образ Олава скрыт под
толстым слоем сусальной позолоты, но одно несомненно: к моменту его смерти Норвегия
окончательно стала христианской страной и возврат к язычеству был невозможен.
Ситуация усугублялась еще и тем, что Олава почти сразу после его гибели признали
святым и что его соперник Кнут был столь же ревностным поборником христианства.
В течение первых десяти-двенадцати лет в области внешней политики у Олава не
возникало особых проблем. Кнут занимался делами в Англии, а у вечных соперников
норвежских конунгов — ярлов Хладира — по счастливому стечению обстоятельств руки
оказались связаны: Эйрик правил в Нортумбрии, Свейн умер, а Хакону мешала клятва.
Оставались, правда, еще Швеция и атлантические острова. Обитатели Фарерских,
Оркнейских и Шетландских островов, в конце концов, признали власть конунга, хотя
Оттар Черный едва ли был прав, когда восклицал:
Допреж тебя кто же
Из вождей норвежских
Подмял, смелый, столько
Островов за морем? (185)
Всем посягательствам шведов Олав давал жестокий отпор. В "Саге об Олаве Святом"
говорится, что, когда шведский конунг отправил посланцев через горы в Гаулардаль и
Оркадаль за обычной пошлиной, Олав захватил двенадцать из них, поставил виселицу на
горе, так чтобы ее было видно с фьорда, и повесил их там, на потеху воронам, на
радость пересекавшим фьорд норвежцам и как предупреждение сопернику. В спорной,
судя по всему, области Ранрике он придал смерти двух ставленников шведского конунга
и заменил их своими людьми. Чуть позднее в тех краях был построен город, окруженный
валом и рвом, — Сарпсборг.
О Швеции мы, как обычно, знаем очень немного. После гибели Олава сына Трюггви туда
были посланы миссионеры; Олав Скётконунг принял новую веру, но мало кто из шведов
последовал его примеру. Противостояние двух Олавов закончилось тем, что норвежский
Олав взял в жены дочь своего шведского тезки Астрид. Насколько можно понять,
инициатива исходила от Олава сына Харальда. Конунг отправил послом к отцу Астрид
своего скальда, исландца Сигвата, который описал это путешествие в "Висах о поездке
на Восток". «Висы», описывающие все тяготы пути через дикие, негостеприимные
языческие земли, весьма занятны и содержат множество интересных сведений. Скальд и
его спутники стучались в двери разных домов, но всякий раз их гнали прочь. Один дом
оказался языческим капищем, в другом старуха приносила жертвы альвам, в третьем
тезки-Эльвиры тоже не приняли гостей; и во всех прочих жилищах на путешественников
смотрели свирепо и захлопывали дверь. Однако приключения скальду, похоже,
нравились, он вдохновенно расписывает их, а мы с удовольствием читаем его
исполненные иронии притворные сетования по поводу бескрайних лесов и ужасного
Гаутланда. Правил ли этими суровыми землями и их угрюмыми обитателями шведский
конунг или датский — неизвестно, но скорее это были шведские владения. Так или
иначе, Сигват со своими товарищами благополучно добрался до места и посватал Астрид
на соответствующих условиях. Общие интересы и страх перед данами заставили
шведского и норвежского правителей объединиться. Примерно в те же годы Олав
Скётконунг, отчасти, видимо, из-за приверженности новой вере, стал вызывать все
большее недовольство подданных, и ему пришлось разделить власть с сыном Энундом-
Якобом. Именно Энунд после смерти отца в 1022 г. заключил в Конунгахелле союз с
Олавом норвежским против Дании. Счастлив конунг, которого не заботят
внешнеполитические проблемы. Результатом заключенного союза стала третья поездка
Кнута в Данию в 1025–1026 гг., и в итоге — роковые перемены в судьбе конунга Олава.
Кажется удивительным, что Кнут так долго не предпринимал никаких шагов в отношении
Норвегии. Возможно, ему было чем заняться в Англии, представлявшей собой куда более
лакомый кусок, или обстановка в Англии и Дании вынуждала Кнута проявлять
осмотрительность, или же он попросту не принимал в расчет Норвегию и Швецию, пока
они находились в плохих отношениях,
Едва ли Кнут собирался создавать империю. В своем стремлении получить вдобавок к
английской короне и титулу датского конунга также власть над Норвегией и Швецией он
руководствовался, по-видимому, куда более прозаическими соображениями. Враждебно
настроенный властитель Норвегии и атлантических островов представлял угрозу для
английской и датской торговли и для самих этих стран — а когда выдавшийся случай
или необходимость требовали действия, Кнут действовал без промедления. В середине
1020-х гг. ситуация была именно такова. Торкель Длинный, как мы уже говорили, умер
немногим позднее 1023 г.; после его смерти Кнут назначил наместником Дании и
воспитателем Хардакнута своего зятя Ульва и тем самым добавил себе хлопот. Кто
такой Ульв, мы точно не знаем: его родиной называют то Данию, то Швецию, то Англию,
а иногда франкское королевство или Йомсборг. Другой факт, однако, не вызывает
сомнений — что ни говори, он не был до конца верен своему повелителю и родичу. В
источниках рассказывается, как он с помощью поддельного послания, скрепленного
печатью, украденной у Кнута, вынудил данов признать Хардакнута конунгом (в
норвежской "Красивой коже", датируемой примерно 1220 г., автор-исландец утверждает,
что в этой сомнительной истории была замешана королева Эмма). Ульв не пресек первые
враждебные вылазки Швеции и Норвегии, а отступил в Ютландию и сыграл весьма спорную
роль в битве у реки Хельгё: как исход этого сражения, так и его дата 1025, 1026 или
1027 г. (184) вызывают большие сомнения. Кнут, очевидно, понял, что за его спиной
что-то происходит, и принял меры.
Насильственная смена религии и отстранение от власти Древних знатных родов не
могли не вызвать определенного недовольства среди норвежцев. А датский конунг с
какого-то момента стал щедр на дары и обещания.
Когда Олав с 60 кораблями приплыл грабить Зеландию, а большая флотилия Энунда
принялась разорять Сконе, Кнут лично отправился на север. В Лимафьорде к флоту,
приведенному им из Англии, присоединились датские корабли. Весть о прибытии конунга
придала данам мужества, и когда Кнут во главе объединенного англо-датского морского
войска вошел в Каттегат, Олав счел за лучшее покинуть Зеландию. Шведы и норвежцы
вместе продолжили грабить Сконе. Не слишком большое достижение для двух
властителей, собиравшихся завоевать Данию, но и это занятие им пришлось оставить,
когда к Сконе подошел флот Кнута. Союзники заняли позицию в устье реки Хельгё на
восточном побережье и дали Кнуту бой. Согласно одним источникам, в этом сражении
победил Кнут, согласно другим — Олав и Энунд, но те и другие утверждают, что
решающий вклад в эту победу внес Ульв. В описании битвы присутствует масса
совершенно неправдоподобных деталей, но кое о чем можно догадаться по ее
последствиям. Энунд с остатками своего флота отправился домой, расторгнув союз с
Олавом, хотя и не разорвав с ним дружбы. Кнут вернулся в Данию и свел счеты с ярлом
Ульвом: ярла убили в церкви в Роскилле, и Кнут, чтобы загладить вину перед местными
клириками, пожаловал церкви обширные земли. Олав же оказался в весьма
затруднительном положении. Он опасался измены и торопился домой, но, помня о
печальной судьбе Олава сына Трюггви, не решился плыть через Эресунн, где враги
могли устроить засаду. В итоге он бросил свои корабли и по суше добрался до
Сарпсборга. Последовавшее за этим затишье не принесло Олаву ничего, кроме все
возрастающего чувства тревоги, в то время как Кнут сделал еще один шаг к
бескровному завоеванию Норвегии: паломничество в Рим и те духовные и земные блага,
которые он в результате приобрел, еще больше укрепили его авторитет на севере. "Не
видеть добычи лежачему волку, а победы — проспавшему", поэтому люди Кнута, пока их
повелитель странствовал, пытались склонить на его сторону норвежцев — великих и
малых. "Не знаю радушных и щедрых, что стали б дары отвергать; ни таких, что, в
ответ на подарок врученный, подарка б не приняли", — говорится в "Речах Высокого".
Кого-то прельщало богатство, херсиры, отпрыски древних родов, хотели, чтобы с ними
считались. Кнут был щедр и с теми и с другими. Харек с Тьотты, Торир Собака, Эйнар
Брюхотряс, Эрлинг сын Скьяльга приняли его сторону. Когда датский властитель в
1028 г. приплыл с могучим флотом в Норвегию, никто не оказал ему сопротивления.
Олав попытался собрать людей под свое поблекшее знамя, но безрезультатно (185).
Единственное, что ему удалось, — это убить Зрлинга сына Скьяльга, сдавшегося ему в
плен, и даже здесь он больше проиграл, чем выиграл. Кальв сын Арни его покинул,
после чего конунг Олав, с теми немногими, кто еще остался ему верен, бежал через
горы в Гудбрандсдалир, а оттуда отправился в русские земли, к своему родичу
Ярославу.
Победоносная флотилия Кнута тем временем совершала триумфальный вояж вдоль
норвежских побережий. Повсюду, где флот приставал к берегу, Кнута радостно
приветствовали или, по крайней мере, принимали как освободителя, и в Нидаросе его
провозгласили конунгом. В очередной раз правитель, утративший главенство на море,
потерял все, и соперник с сильным флотом занял его место. Кнут передал корону Дании
Хардакнуту, оставил своим наместником в Норвегии Хакона сына Эйрика, ярла Хладира,
и отплыл в Сарпсборг. После того как Вик признал его власть, он вернулся в Данию, а
оттуда — в Англию. Многие конунги прежних времен притязали на громкие титулы, но
Кнут мог именоваться Rex totius Angliae et Dennemarchiae et Norregiae et partis
Suavorum с полным на то основанием (186). Даже если согласиться, что Suavorum
следует читать как Slavorum, имея в виду, что Кнут был правителем Сконе и,
возможно, Блекинге, суть от этого не меняется.
Следующим летом положение в Норвегии изменилось. Ярл Хакон утонул в
Петтланасфьорде; он был последним отпрыском старинного рода, чье достоинство и
могущество могли соперничать с достоинством и могуществом Инглингов, и во всей
Норвегии не нашлось никого, кто по праву стал бы его наследником. Кнут, видимо,
подал некие надежды Кальву сыну Арни и Эйнару Брюхотрясу и при этом сумел каким-то
образом удерживать их в повиновении; а затем объявил, что в Норвегии будет править
его сын Свейн. Вместе со своей матерью Эльфгиву (Альвива — в скандинавских
источниках) Свейн приехал в Норвегию, вероятно, из Дании. И ровно в тот момент,
когда они прибыли с юга в Вик, изгнанный конунг Олав сын Харальда — всеми забытый,
но вполне законный претендент на норвежскую корону — явился в Трандхейм с востока.
Ситуация напоминала 1000 г.: фигуры для очередной блистательной партии, вошедшей в
анналы викингской эпохи, были расставлены и противники ждали своего часа.
Вероятно, весть о гибели Хакона заставила Олава поспешить с возвращением в
Норвегию, но можно смело предположить, что он и без того попытался бы вернуть себе
королевство рано или поздно. В начале 1030 г. он добрался по замерзшим русским
рекам до побережья и, как только море вскрылось, с войском в 240 человек отплыл на
Готланд. Там Олав удостоверился, что слухи о гибели Хакона верны, после чего,
воодушевившись, отправился в Швецию. Энунд согласился помочь другу, но не забывал и
о Кнуте, а потому не слишком усердствовал. Он дал Олаву 480 воинов из своей дружины
и, кроме того, позволил ему проехать по стране и увести всех тех, кто согласится с
ним пойти. Собрав войско, Олав направился в лесные земли Даларна, где его уже ждал
сводный брат Харальд и другие родичи со своими людьми. Но о том, что бывший конунг
явился в Норвегию, знали не только его друзья. Пока Олав пробирался по горам и
лесам, в северных и западных фюльках уже готовились к битве. Харек с Тьотты и Торир
Собака привели людей с севера; правители Агдира, Рогаланда и Хёрдаланда спешили с
юга; сыновья Эрлинга двигались из Ядара на восток с большим войском. В Трандхейме
командовал Кальв сын Арни. Эти херсиры, потомки знатных фамилий, которые при Кнуте
вновь обрели былое богатство и влияние, потеряли бы все, вернись Олав к власти.
Поразительно, что и бонды, могущественные хёвдинги и просто свободные люди, столь
единодушно выступили против конунга. По свидетельствам источников, войско,
собравшееся у Стикластадира, было самым большим за всю историю Норвегии и
насчитывало 14 400 человек. Цифра эта кажется явно завышенной и подозрительно
круглой. За Олавом шло примерно 3600 воинов: норвежцы из принадлежавших конунгу
юго-восточных фюльков, дружинники Энунда и наемники, среди которых большой процент
составляли язычники. При конунге были также три исландских скальда, в том числе
Тормод Скальд Черных Бровей, который умер от ран, полученных в этой битве. Говорят,
Олав поставил скальдов за щитовой стеной, чтобы поэты видели своими, глазами все
то, о чем они потом сложат песни. Но верный Сигват не стоял рядом со своим
повелителем — он совершал паломничество в Рим.
Песни, сложенные тремя скальдами, и предания, бытовавшие в устной традиции, легли
в основу одного из самых ярких эпизодов "Круга Земного". Здесь Снорри Стурлусон
оставил свою обычную суховатую беспристрастность: его рассказ согрет симпатией к
Олаву. Разумный читатель, однако, отметит два факта. Олав поставил на карту все в
отчаянной решимости победить или умереть, даже в целом благосклонная к Олаву
легенда сообщает, что он пытался отвоевать королевство с помощью тех, кого прежде
порицал и отвергал — чужеземных наемников-язычников. В войске его противников,
читаем мы у Снорри, были только норвежцы. Но при ближайшем рассмотрении за битвой
при Стикластадире просматривается обычная схема скандинавской политики:
противостояние Дании и Швеции и борьба соперничающих группировок в Норвегии.
Согласно источникам, сражение происходило 29 июля 1030 г. Но 31 августа в районе
Стикластадира наблюдалось солнечное затмение, два события, естественно,
совместились, что привело к путанице в датах. Подробностей битвы мы не знаем (187),
но к вечеру Олав был мертв, а Норвегия в очередной раз оказалась под властью
чужеземца.
Судя по тому, что рассказывают средневековые историки, норвежцы сразу же об этом
пожалели, однако эти свидетельства, очевидно, пристрастны. Понятно, что для многих
скальдов, как для Сигвата, "все скалы смеялись", когда был жив Олав, а после его
гибели "даже склоны" смотрели хмуро, но едва ли можно поверить в то, что Эльфгиву и
Свейн немедленно стали преследовать своих друзей и сторонников, притеснять херсиров
и облагать тяжкой данью бондов. Во всем, что сообщают по этому поводу своды
королевских саг, слишком чувствуется рука придворных историков и ретивых
агиографов. Видите, говорят они, норвежцы убили своего законного конунга и попали
под власть злобного датского тирана и коварной англичанки. А вот как они
поплатились за свою измену — и дальше подробно описывается, как новые правители
обирали людей, силой заставляли их служить себе и вообще творили всяческие
несправедливости. Очень красочно — но веры всему этому нет. По сути, мы имеем здесь
дело со светским аналогом христианской легенды о святом Олаве.
Вскоре нашлись свидетели того, что калеки и слепые исцелялись кровью убитого
конунга; а когда, с дозволения конунга Свейна, гроб Олава выкопали из земли и
открыли, тело, разумеется, оказалось нетленным. Конечно же епископ Гримкель объявил
Олава святым, и гроб перенесли в церковь Святого Клемента в Нидаросе, которую
двадцать лет назад выстроил сам же Олав. Чудеса множились, имя Олава обрастало
легендами, слухи и истории расходились по всей Норвегии, и в конце концов все
окончательно в них уверовали. Благодаря этой вере повысился авторитет церкви и
норвежской королевской династии. Культ святого Олава, возникший так быстро без
особых на то оснований, распространился во многие другие страны и просуществовал
очень долго. Конунг Олав умер у камня возле Стикластадира; святой Олав продолжал
свои труды на благо родной земли и после того, как эпоха викингов закончилась, в
качестве perpetuus rex Norvegiae, вечного короля Норвегии. Глубинные перемены,
происшедшие в стране, выявлялись постепенно, на протяжении столетия, но два
обстоятельства стали понятны сразу: во-первых, Норвегия стала христианской страной,
и, во-вторых, времена иноземных конунгов и их наместников прошли. Отправляясь в
разгар зимы в свое последнее путешествие, навстречу гибели, Олав оставил при дворе
Ярослава малолетнего сына Магнуса. Матерью Магнуса была Альвхильд, frilla конунга,
а имя, по преданию, ему дал скальд Сигват в честь Карла Великого (Karla-Magnus). К
этому мальчику теперь были обращены все надежды норвежских патриотов, задумавших
сделать его наследником Олава. Тем временем объявился другой претендент,
назвавшийся сыном Олава сына Трюггви. Он приплыл в Норвегию из Англии в 1033 г.;
источники именуют его самозванцем, сыном священника, и сам он весьма напоминает
сказочного героя, В сражении, оказавшемся для него роковым, он бросал копья обеими
руками сразу, приговаривая: "Так учил меня мой отец служить мессу!" Если этот
персонаж не полностью выдуман, он тогда погиб. Норвежские посланцы отправились к
Ярославу, привезли Магнуса сына Олава в Норвегию и провозгласили его конунгом.
Авторитет датской династии стремительно падал, и осенью Свейн бежал в Данию к
своему брату Хардакнуту. А еще через пару месяцев, 12 ноября в Англии умер конунг
Кнут. Его похоронили в Винчестере. Для Норвегии смерть могущественного правителя,
чей флот полностью контролировал Северное море, Скагеррак и Каттегат, Зунд и юг
Балтики, повелителя нескольких народов, оказалась большой удачей. Свейн вскоре тоже
умер, Хардакнут, отстаивавший датские интересы в Норвегии, не мог покинуть Данию,
поэтому в Англии стал править его сводный брат Харальд — сначала как наместник,
впоследствии как король. Англоскандинавская империя (если признать ее
существование) распалась, а беспорядочная жизнь и ранние смерти сыновей Кнута с
неизбежностью привели к тому, что англо-датское королевство разделило ее участь.
Эпоха викингов заканчивалась, но последним ее раскатам еще предстояло отгреметь.
ПРИМЕЧАНИЯ
Часть I. Глава 1
1. Цит. по: Павел Орозий. История против язычников / Пер. В.М.Тюленева. — СПб.,
2002.
2. Цит. по: Корнелий Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии /
Пер. А.С.Бобовича, под ред. М.Е.Сергиенко. — М., 1969.
3. К крайне трудной и запутанной проблеме идентификации геатов «Беовульфа» мы еще
вернемся. Пока же нас интересуют только события, а кто конкретно участвовал в
походе 521 г. — гауты южной Швеции или юты из Ютландии, — в данном случае не столь
важно.
4. Цит. по: Беовульф / Пер. В.Тихомирова // Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о
Нибелунгах. — М., 1975. В.Тихомиров переводит др. — англ. «geatas» как «гауты».
5. Имеется в виду известное утверждение Беды в "Церковной истории народа англов"
(I. 15): "Они (пришельцы) вышли из трех сильнейших германских племен — саксов,
англов и ютов. Жители Кента и Векты происходят от ютов, как и обитатели земель
напротив острова Векты в провинции западных саксов, до сих пор называемые народом
ютов. От саксов из области, известной ныне как Старая Саксония, происходят
восточные саксы, южные саксы и западные саксы. Кроме этого, из страны англов,
находящейся между провинциями Ютов и саксов и называемой Ангулус, которая с той
поры опустела, вышли восточные англы, средние англы, мерсийцы и весь народ
Нортумбрии, то есть те, кто живет к северу от реки Хумбер, а также и другие племена
англов". Цит. по: Беда Достопочтенный. Церковная История парода англов / Пер.
В.Эрлихмана. — СПб., 2001.
Часть I. Глава 2
23. Два возможных пути из Норвегии в Швецию проходили через Трандхейм или к югу от
озера Мьёса. Тяготы южного пути — из Норвегии через Эйдский лес в Швецию — описаны
в "Саге об Эгиле" (LXX–LXXVI) и в "Висах о поездке на Восток" скальда Сигвата сына
Торда (они приводятся также в "Саге об Олаве Святом"). Сигват с жаром живописует
мозоли, раны, усталость, голод и коварство местных жителей-язычников. Эгиль,
человек более твердый, пробивался через снежные заносы, изведав по пути голод,
холод и предательство. Оба рассказа с литературной точки зрения замечательны, но к
ним следует подходить с большой долей скептицизма.
24. Нечто похожее пишут и Адам Бременский в "Деяниях Гамбургских архиепископов"
(XI в.), и Снорри Стурлусон в "Круге Земном" (XIII в.). Эйнхард в 820-х гг. ("Vita
Karoli Magni", cap. 12) говорит, что даны и шведы, "которых мы зовем нордманны",
живут в северной Прибалтике и на островах, а на южном побережье Балтийского моря
обитают славяне и прочие народы, самые известные из которых — вильцы (лютичи).
25. Нынешний Шлезвиг.
26. Здесь просто перефразируется применительно к реалиям XX в. то, что было
сказано еще в XI в. Адамом Бременским. "Когда покидаешь датские острова,
направляясь в Швецию или Норвегию, перед тобой словно открывается иной мир. Эти
обширные земли и теперь почти недоступны нашему знанию. Датский конунг (Свейн
Эстридсен), сведущий в таких делах, говорил мне, что на то, чтобы пересечь
Норвегию, требуется не менее месяца, а подобное странствие по шведским землям
займет по меньшей мере два".
27. Перевод А.Корсуна. Цит. по: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. — М.,
1975.
28. Можно вспомнить, например, Хроара, годи из Междуречья в Исландии. Его отцом
был Уни Дан, сын Гардара Шведа (первооткрывателя Исландии). Уни служил норвежскому
конунгу Харальду Прекрасноволосому. Матерью Хроара была Торунн, дочь Лейдольфа
Воина, выходца из Норвегии. Таким образом, Хроар мог считать своей родиной любую из
четырех скандинавских стран, и во всех у него была родня ("Книга о взятии земли").
29. Изначальное значение двух древнескандинавских существительных — viking и
vikingr — вызывает споры. В источниках viking — обычно пиратство или пиратское
нападение; vikingr — пират или захватчик. Первый элемент этих слов vik можно
истолковать по-разному. Викинг — это тот, кто ложится в дрейф или прячется в
заливе, фьорде или бухте (vik-), либо приходит оттуда; или тот, кто стоит лагерем
(др. — англ. wic, wicing), то есть воин; или человек из города (wic, лат. vicus),
то есть мореход или торговец. Если же вспомнить древнескандинавский глагол vikja,
викинг — тот, кто быстро движется, или поворачивает, уходит, следует обходным
путем, или странствует вдали от дома. Именовать целый период скандинавской истории
эпохой викингов представляется не совсем уместным, но термин этот слишком ходовой,
чтобы от него отказываться.
30. Отсылка к Эйнхарду, который в своей "Vita Karoli Magni" (гл. 12) говорит почти
теми же словами о данах и шведах, "которых мы зовем норманнами".
31. В валлийских хрониках никакого различия не делается. Даны, приходившие из
Англии, и норвежцы, приплывавшие из Ирландии, все одинаково черные: черное племя (у
kenedloed duon), черные норманны (у normanyeit duon), черное войско, язычники,
дьяволы и т. п. В "Истории Гриффида ап Кинана" упоминаются и даны, и норвежцы, а
неизвестный автор "Breuddwyt Rhonabwy" дает блестящее, хотя и фантастическое
описание "белоснежного войска" Хлихлина (Лохлана) и "непроглядно черного войска"
данов, но в этой символике есть доля правды. См. B.G.Charles. Old Norse Relation
with Wales, Cardiff, 1934, p.p.ix-x.
32. Подобные сны посещали и матерей других героев — от персидского царя Кира
Великого до Сигурда Крестоносца. К конунгу Хальвдану, до того вообще не видевшему
снов, тоже пришло сновидение, когда он заснул в свином хлеву. Ему привиделось, что
волосы у него длиннее, чем у любого другого человека на свете, и они ниспадают
прядями — какие до земли, какие до колен, а некоторые просто торчат на голове как
рожки. Пряди были разного цвета, но одна — особенно красивая, блестящая и длинная.
Торлейв Умный, который и посоветовал конунгу поспать в хлеву, истолковал сон так,
что у Хальвдана будет большое потомство, которое станет править с великой славой,
но не с одинаковой, и тот произойдет из его рода, кто окажется всех славнее.
Позднее считалось, что самая красивая прядь символизировала Олава Святого.
33. Первое фундаментальное исследование Вигфуссона, посвященное хронологии саг,
"Um Timatal i Islendinga Sogum" увидело свет в Копенгагене в 1855 г., и хотя ряд
высказанных в нем предположений в настоящее время отвергнут или представляется
сомнительным, оно не утратило своего значения. Почти тридцать лет спустя сам
Вигфуссон в "Corpus Poeticum Boreale", подверг критике собственные выводы, но
авторитет первой его работы был настолько велик, что эта корректировка осталась
незамеченной. Даты, относящиеся к жизни Харальда, Эйрика и Хакона, существенны для
хронологии "Саги об Эгиде", тщательно изученной Пером Висельгреном (Forfatterskapct
til Eigla, Stockholm, 1927) и Сигурдом Нордалем (Egils Saga Skaila-Grimssonar,
Reykjavik, 1933). Оба исследователя называют 885 г. для Хаврсфьорда и 947 г. для
изгнания Эйрика Кровавая Секира и признания Хакона. В книге G.Turville-Petre. The
heroic age of Scandinavia, 1951 также разъясняется, почему датировки исландских
источников расходятся с подлинными почти на десятилетие: исландская традиция
утверждает, что остров был заселен норвежцами, бежавшими от тирании Харальда
Прекрасноволосого; первый и самый знаменитый из переселенцев — Ингольф Арнарсон —
ступил на землю Исландии в 870 г.; его преследовали в Норвегии; после битвы в
Хаврсфьорде многим пришлось бежать из родных земель, значит, битва произошла в
870 г. или чуть раньше. Подробное обсуждение хронологии можно найти в издании
"Круга Земного" Бьярни Адальбьярнарсона (Heimscringla, I, Formali).
34. Все, что сообщается о Харальде Прекрасноволосом в валлийской "Hanes Gruffydd
ар Cynan" XIII в., включая сведения о его семье и двух его походах в Ирландию,
представляется крайне неправдоподобным.
35. Одаль — норвежское название наследственных владений.
36. Цит. по: Сага об Эгиле / Пер. С.С.Масловой-Лошанской и В.В.Кошкина. //
Исландские саги. — Л., 1956.
37. Эти и другие вопросы подробно обсуждаются в Holmsen A. Norges Historic. Oslo-
Bergen, 1961, pp. 146–148.
38. Хронология "Круга Земного" здесь неточна. По "Саге о Хаконе Добром", так же
как и по "Саге об Эгиле" (судя по всему, тоже записанной Снорри), создается
впечатление, что Этельстан правил до конца 940-х гг., между тем он умер в 939 г.
39. То, что осталось от Даневирке в наши дни, мало напоминает вал, тянущийся по
всему северному берегу Эйдера от Балтийского до Северного моря. Но все равно это
впечатляющее сооружение. Укрепления, строившиеся в течение трех веков (ок. 810 —
ок. 1160 г.), защищали самый уязвимый участок датской границы между Холлингстедом
на реке Трене и фьордом Шлее. Ховедфольд, или Главный Вал, начинается у Готторпа и
тянется примерно на 5 км в юго-западном направлении — до Курборга, а оттуда еще
около 10 км на запад до Холлингстеда (Крумфольд, Изогнутый вал). Второй вал —
протяженностью 3 км начинается у Тюраборга и высохшего Даневирке Сё и заканчивается
у валов Хедебю (Форбиндельсесфольд, Соединительный вал). Третий начинается на
берегу Селкер Hoop примерно в 2 км к югу от Хедебю и заканчивается в 1,5 км от
Курборга (Ковирке). Его длина составляет около 5 км. Часть этих укреплений сровняли
с землей во время Второй мировой войны, когда немцы строили аэродромы и
оборонительные сооружения на случай предполагавшегося, но так и не состоявшегося
английского десанта. От четвертого вала, Эстерфольда, Восточного вала, примерно
3 км протяженностью, до наших дней практически ничего не сохранилось. Он защищал
мыс Швапсен и, вероятно, заканчивался па балтийском побережье в Видебю Hoop. Кроме
этих четырех главных валов, имеется еще множество небольших укреплений, насыпей,
стен и рвов. Высота и ширина главных валов разная. Ковирке был, предположительно,
около 2 м высотой, Ховедфольд в центральной своей части имел высоту 5,5 м и ширину
— 28,5 м. За время строительства Даневирке эту секцию Ховедфольда укрепляли
дополнительно не менее десяти раз, в частности был построен каменный бруствер 3 на
3 м, а во времена Вальдемара Великого возвели бастионы около 2 м толщиной и 6 м
высотой. Несомненно, Даневирке была могучей преградой для любого неприятеля,
пытавшегося напасть на Данию с юга, ибо она перекрывала единственный проход,
остававшийся между фьордом Шлее и болотами в поймах Трене и Рейде.
Как выглядела Даневирке во времена Годфреда и насколько хорошо она исполняла свою
роль, неизвестно. Но, несомненно, на южных соседей Дании затея Годфреда произвела
впечатление. Какие именно из сохранившихся до наших дней укреплений построил
Годфред, мы не знаем. Автор "Annales Regni Francorum" явно сам ее не видел, и по
его расплывчатому описанию трудно судить, который из валов построили первым. В
работе La Cour Vilh. Denevirkestudier, Copenhagen, 1951 приводятся убедительные
доводы в пользу того, что Ковирке возвел не Годфред, а Свейн Вилобородый около
1000 г. — в то самое время, когда были построены Треллеборг, Фюркат и Аггерсборг.
Таким образом, получается, что Годфред соорудил некий первый вариант Ховедфольда,
Главного Вала. Немецкий исследователь Г.Янкунн (Jankuhn Н. Haithabu, ein
Handelsplatz der Witcingerzeit, Neumunster, 1963), напротив, указывает, что,
поскольку Хедебю во времена Годфреда, очевидно, существовал и именно его датский
конунг хотел защитить, перекрыв подходы по Ратному пути, разумно предположить, что
Годфред построил Ковирке. Ховедфольд, по мнению Г. Янкунна, возвели позднее, в
X в., в тот промежуток между датским и шведским владычеством, когда Хедебю
принадлежал Германии. В эпоху викингов для укрепления земляных валов применялось в
основном дерево. Каменные постройки явно относятся к более позднему периоду.
40. Мы на удивление много знаем о Гамбурге IX–X вв. и можем достаточно точно
представить себе, что происходило во время викингского нападения в силу некоего
печального обстоятельства. Когда во время Второй мировой войны современный город
был фактически стерт с лица земли, под ним обнаружились многочисленные древние
фундаменты. Судя по всему, собственно крепость, имевшая в плане форму
прямоугольника, и все, что находилось за ее могучими стенами — в том числе церковь
Ансгара, — сгорели. Однако торговый квартал, располагавшийся снаружи, в районе
современной Рейхснштрассенфлит, уцелел. Это был богатый, процветающий город.
41. Любопытно, что первые миссионеры, отправлявшиеся в скандинавские страны,
посещали исключительно крупные торговые города, где, по крайней мере среди
приезжих, можно было встретить немало христиан. Церковь, по всей видимости, больше
заботилась об их душах, нежели о душах язычников, населявших обширные и темные
северные земли. Жители отдаленных внутренних областей приняли новую веру лишь
полтора столетия спустя.
42. В древнеанглийском оригинале употребляются выражения "hyr? in on Dene"; "?e in
Denemearce hyra?"; " hyra? to Denemearcan" (о Лангеланне); и (далее) " hyra? to
Sweon". Из них только " hyra? to" означает непосредственно "принадлежать (кому-
то)". Следует ли другие выражения переводить иначе ("принадлежит к", "относится к",
"связан с", "заселен тем же народом, что"), автор не возьмет на себя смелость
судить.
43. См. фрагмент из "Повести временных лет", приведенный ниже. Гениальная
прозорливость Анри Пиренна позволила ему увидеть (и показать всем нам), сколь
существенное влияние оказало арабское владычество в Северной Африке, на Сицилии и в
Испании на формирование торговых путей, связывавших Ливан с Северной и Западной
Европой (см. Pirenne A. Economic and Social history of Medieval Europe, 1937;
Pirenne A. Mohammed and Garlemange, 1939). Полемику с Пиренном см. в Latouche R.
The so-called Grand Commerce of the Merovingian period / The birth of Western
Economy, 1961, pp. 165–167.
44. В русском переводе "Круга Земного" Тюра именуется "спасительницей Дании"
45. Древнеанглийское название Дании Denemearc используется в прологе к переводу
Орозия, сделанному Альфредом Великим в 890-х гг. Denimarca появляется в хронике
Регинона Прюмского, завершенной в 908 г.
46. Назначение этого сооружения непонятно. Эйнар Дюггве пытается доказать, что это
особого рода языческое святилище. Согласно его утверждениям, он обнаружил такие же
V-образные сооружения в Тибирке и Тингстеде; в обоих случаях «треугольники» были
обращены «открытой» стороной на юг, а напротив — с севера — располагались церкви.
О.Ольсен оспаривает подобную точку, зрения, по крайней мере в отношении Тибирке и
Тингстеда. Таким образом, еллингское сооружение оказывается уникальным, если только
не считать его частью огромного skibs?tning. Но так или иначе, как указывает
О.Ольсен, "у нас нет никаких оснований считать, что это сооружение представляет
собой языческое капище… Комплекс в Еллинге, безусловно, был в первую очередь
памятником умершим, а не священным местом для живых".
О том, что деревянная постройка, останки которой обнаружены под хорами каменной
церкви, не была языческим храмом, см. в той же работе.
47. В этом как раз нет ничего необычного. Самый большой из северных курганов,
Ракенхоген (100 м в диаметре, 18 м высотой), расположенный в тридцати пяти
километрах к северо-востоку от Осло, — не что иное, как кенотаф. Фармансхотен в
окрестностях Ярлсберга неподалеку от Тунсбергфьорда и Саттон-Ху в Восточной Англии,
судя по всему, также кенотафы, а не могилы.
90. Так, в Анналах Ульстера, в статье 820 г. говорится: "Море извергает на Эрин
полчища чужеземцев, и не осталось ни одной бухты, пи одной пристани, ни одной
крепости или города, которые не были бы наводнены викингами и пиратами".
91. К 850-м гг. галл-гойдел стали значительной силой. У них были свои социальные
институты, военные формирования и предводители. Изначально ядро их составляли
ирландцы-отступники, предавшие свою веру и присоединившиеся к северным язычникам,
но о некоторых галл-гойдел говорится, что они воспитывались в семьях норманнов и
приняли их обычаи. Несомненно, значительную часть среди них составляли дети от
смешанных браков, получившие в наследство неудобоваримую смесь традиций и верований
того и другого народа, оскорбительную и для викингов, и для кельтов. Эти люди с их
сомнительным происхождением, эклектической религией и непонятными политическими
интересами, разумеется, ни у кого не вызывали симпатии. В 850-х гг. они сражались
против норвежцев, против ирландцев и против тех и других вместе. К тому же они были
самыми жадными и безжалостными среди мародеров. Как политическая сила они утратили
свою значимость к 860-м гг., но продолжали вносить свой вклад в копилку
неисчислимых бед, обрушившихся на Эрин. В Шотландии позднее существовали
собственные галл-гойдел — галл-гаэл, "чужие скотты", и от их прозвания получил имя
Галловэй.
92. Todd J. The war of the Gaedhill with the Gael, 1876, p. 11.
93. Часто его отождествляют с Олавом Белым, упоминаемым в исландских сагах.
Подобное сопоставление на первый взгляд правомерно, но на поверку оказывается
весьма сомнительным. Оно основано на том, что Олав Белый, как сообщает сага,
захватил Дублин и окрестные области примерно в указанное в ирландских источниках
время. Однако содержащиеся в ней сведения о происхождении, женах и смерти Олава
Белого не совпадают с тем, что мы знаем об «ирландском» Олаве. В дополнение ко всей
этой путанице брата Олава-Анлава Ивара также явно ошибочно отождествляют с датским
Иваром Бескостным, В данной ситуации разумней всего, пожалуй, признать, что рассказ
"Книги о взятии земли" об Олаве Белом явился результатом некоей путаницы, и, говоря
об Олаве-Анлаве (независимо от того, носил ли он когда-либо прозвище Белый или
нет); оставаться строго в рамках тех сведений (в том числе о его возвращении в
Норвегию и гибели), которые сообщают ирландские источники. Также следует признать,
что брат Олава Ивар не имеет никакого отношения к Ивару Бескостному.
94. Chronicon EngoSismense (Pertz, Mgh, SS XVI, 486); Chronicon Aquatanicon
(Pertz, II, 253); аннал 843.
95. Трудно доказать свое мнение, когда оно сводится к чистому отрицанию, но тем не
менее стоит заметить, что у нас нет никаких подтверждений того, что Рагнар Кожаные
Штаны действительно существовал. Если принять, что у этого персонажа фантастических
саг и романтического героя было реальное историческое лицо, никак не удается
приписать его к какой-то точке пространства и времени. По самым осторожным оценкам,
Рагнару было сто пятьдесят лет, когда он погиб в змеиной яме в Йорке.
96. В Англии первый зафиксированный в источниках выкуп был выплачен жителями Кента
данам в 865 г. Из тринадцати франкских данегельдов нам известны размеры семи.
Вместе они составляют примерно 40 000 серебром, не считая питья и провизии для
грабителей.
97. Этот эпизод описан у Ибн-Дихьи.
98. Веланд — не первый и не последний предводитель викингов, обративший оружие
против своих, но, похоже, он первым назначил такую высокую цену. Он был расчетливым
дельцом и не шевельнул пальцем, пока не получил обещанной суммы, а тем временем
грабил помаленьку южные побережья Англии и Уэссекса. Избавив Карла от уасельских
викингов, Веланд поступил к нему на службу и со всей своей семьей принял крещение.
Впрочем, он судьбы он не ушел: один его людей-язычников вызвал его на поединок и
убил.
99. Аналогичная (и столь же неправдоподобная) история рассказывается о Харальде
Суровом и его варягах ("Сага о Харальде Суровом", 10).
100. mycel h??en here. В Англосаксонской хронике викингские отряды обычно называют
here. Это слово встречается в "Законах Ине", где им обозначается большая шайка
разбойников. "Мы говорим «воры», если этих людей не больше семи; «шайка» (hlo?) —
если их от 7 до 35. Если же их больше, мы называем их «налетчики» (here)"
(Attenborough F. The laws of earliest english kings, 1922, pp.40–41). Для
англосаксонского войска используется, как правило, наименование fyrd — войско,
военная сила, ополчение.
В свете этого "огромное войско язычников" может быть не таким уж большим. Судя по
всему, и современники, и нынешние историки склонны преувеличивать размеры
викингских отрядов. Маловероятно, чтобы на самых крупных кораблях, отправлявшихся в
викингские походы, помешалось более 32–35 человек, а команда обычно среднего
корабля была и того меньше. П.Сойер в своей "Эпохе викингов" приводит данные о
числе викингских кораблей, упомянутых в Англосаксонской хронике, начиная с 789 г.
до конца IX в., которые с его любезного разрешения воспроизведены здесь.
789. 3 корабля норманнов в Дорсете;
836. 35 кораблей (по другой версии — 25);
840. 33 корабля (по другой версии — 34);
843. 35 кораблей;
851. 350 кораблей; 9 кораблей позднее были захвачены;
875. Альфред сражался с 7 кораблями и захватил 1;
877. 120 кораблей погибли в шторм (или во время тумана) у Свонеджа;
878. 23 корабля;
882. Альфред сражался с 4 кораблями; 2 он захватил и 2 сдались;
885. Флот Альфреда сражался с 16 кораблями и захватил их; но позже англосаксы
потерпели поражение от "большого войска";
892. «Here» переправилось из Булони "за один раз, с лошадьми и всем остальным"; у
них было, по разным версиям, 200, 250 и 300 кораблей; позднее пришел Хэстен с 80
кораблями;
893. Даны из Нортумбрии и Восточной Англии собрали "несколько сотен кораблей и
отправились па юг вдоль берега"; в одной из версий сообщается еще о 40 кораблях,
поплывших вдоль побережья на север;
896. 6 кораблей; за лето 20 кораблей было потеряно на южном побережье.
П.Сойер убедительно доказывает, что численность викингских войск исчисляется в
сотнях, а не в тысячах, и даже в "огромном войске" 892 г. едва ли было более 1000
человек. Судя по всему, обычный викингский отряд насчитывал 300–400 воинов. В
средневековых хрониках не так сложно найти цифры, превосходящие реальные в 10, 30 и
даже 50 раз. Армии IX в. должны были, по крайней мере, помещаться на поле битвы, к
тому же такое огромное количество людей просто неоткуда было взять.
101. См. сноску 95.
102. Жертве вырывали из спины ребра, вытаскивали легкие и раскладывали их как
крылья. Этот бесчеловечный ритуал, с точки зрения его исполнителей, вероятно,
заключал в себе некий моральный и религиозный смысл. К сожалению, подобный обычай
действительно существовал, хотя свое место в разного рода псевдоучениях он занял
исключительно благодаря литературе — начиная с патетических саг о древних временах
и кончая готическими романами XIX в.
103. По обычаю нормандцев у нее было два имени — скандинавское и франкское, Герлок
и Адель. Жена герцога Ричарда I звалась Гуннор и одновременно Альберта.
104. Данная проблема подробно обсуждается в фундаментальном труде: Adigard des
Gantries J. Les noms de personnes scandinaves en Normandie de 911 a 1066, Lund,
1954. Основную часть войска Ролло составляли даны. Многие из них, особенно из тех,
кто затем поселился в землях между Байё и Орном, прежде провели какое-то время в
северо-восточной Англии (подтверждением этого может служить их сельскохозяйственная
лексика). Некоторые воины Ролло пришли из Ирландии или Шотландии, а по
происхождению были, судя по всему, норвежцы — они жили на полуострове Котантен,
Викинги Ролло не привезли с собой женщин (в источниках фигурируют всего три женских
скандинавских имени, против восьмидесяти мужских), так что смешанные браки, иногда
more danico, очевидно, с самого начала стали обычным явлением.
105. В 924 г. нормандские герцоги значительно расширили свои владения, присоединив
к ним Бесан и Майн. В 933 г. в состав герцогства были включены Котантен и Авранш.
106. Фр. marsouin, др. — сканд. marsvin — морская свинья.
107. Если говорить об археологических свидетельствах, то норманны оставили на
территории Франции довольно мало следов. Пара овальных фибул обычного
скандинавского типа была найдена в Питре — между Руаном и Парижем, Предполагается,
что они принадлежали жене шина, участвовавшего в военных кампаниях конца IX в.
Встречаются также мечи и копья, но на удивление редко. Из трех захоронений наиболее
интересен курган на острове Груз напротив Лорьяна у южного побережья Бретани,
представляющий собой корабельное погребение с сожжением. Там похоронены мужчина и,
возможно, женщина. По разным версиям, умерший был норвежцем, ирландцем, одним из
викингов, хозяйничавших на Луаре, или нормандцем. Погребальный инвентарь включает в
себя оружие и кузнечные инструменты, украшения, золотое кольцо, серебряные бусы,
железный котел, золотые и серебряные нити, некогда вплетенные в тканую материю, и
другие вещи, а также заклепки и гвозди сожженного корабля и дюжину умбонов от
щитов, укрепленных по его бортам. Одна из сохранившихся деталей корабля необычна —
"круглая лента около 60 см в диаметре, со съемными украшениями в виде листьев
снаружи и тремя кольцами внутри. Едва ли этот предмет имел какое-либо практическое
назначение, и, очевидно, предполагалось, что на него будут смотреть с двух сторон;
его никуда больше не прибивали, поскольку в нем нет отверстий от гвоздей. Скорее
всего, это и есть упоминающийся в сагах "драконий хвост", который уравновешивал
драконью голову, укрепленную на носу корабля… На одном из готландских резных камней
изображено очень похожее украшение". (Arbman H. The Vikings, 1961, pp. 83–84).
108. См., например, классическую работу А.Кемпбелла: Campbell A. The Battle of
Brunanburg, 1938. У нас есть все основания отождествить битву на Вейнхейде,
описанную в "Саге об Эгиле", с битвой при Брунанбурге английских хроник. Однако
"практически ни одна подробность, упомянутая и саге, не находит подтверждений в
других источниках, и, учитывая, что сага вообще пестрит ошибками и неточностями, мы
едва ли можем использовать ее как источник сведений о войне между Этельстаном и
Анлавом (Олавом сыном Гутфрида). Если же не опираться на сагу — а опираться на нее
нельзя, — мы должны отказаться от любых попыток определить местоположение
Брунанбурга" (Campbell, p. 80).
109. Что бы ни говорилось в "Саге об Эгиле", валлийцы не принимали участия в
битве, хотя с конца 920-х гг. сердца их грела надежда на то, что союз уэльсцев и
людей из Дублина (Kymry a gwir Dulyn) сокрушит саксов и изгонит их из Британии
навсегда. "Саксонские полчища никогда не вернутся". См. "Armes Prydein", строки 9,
131–132, 175.
110. Русский перевод цит. по: Древнеанглийская поэзия. М.: Наука, 1982. Перевод В.
Тихомирова под ред. О.Смирницкой.
111. В "Саге о Гутах" сообщается, что первым конунгом, установившим прочный мир со
шведами, был легендарный Авар Соломенная Нога, который вынудил готландцев ежегодно
платить дань серебром. "Так случилось, что гуты добровольно приняли власть
шведского конунга, и им разрешалось отныне свободно странствовать повсюду в Швеции,
не платя ни пошлин, ни сборов. Шведы же могли приезжать на Готланд, когда хотели,
без ограничений. Конунг обещал помогать гутам при необходимости или когда они о том
попросят. Также конунг и ярлы должны были присылать своих людей на общий тинг и
собирать там дань. Еще было объявлено, что гуты свободны плавать за море, во все те
земли, где живут подданные конунга Уппсалы, и то же право имеют все, кого они
принимают на своем острове". Кто такой этот Авар Соломенная Нога и когда он правил,
сказать невозможно. Судя по всему, сага сохранила некую легенду, бытовавшую в
устной традиции.
112. Из примерно 200 000 серебряных монет эпохи викингов, обнаруженных в
Скандинавии, половину составляют готландские находки: 40 000 арабских, 38 000
германских, 21 000 англосаксонских. По мнению большинства исследователей, эти
многочисленные клады остались от беспокойных времен, когда люди закапывали (как они
надеялись, на время) свои богатства и украшения в готландскую землю, чтобы уберечь
их от викингов и пиратов.
113. Долго считалось, что ее написал Нестор, монах Киево-Печерской лавры, около
1100 г. В настоящее время большинство исследователей склонны считать, что Нестор
всего лишь переписал летопись или скомпилировал ее из нескольких более ранних
хроник.
114. В "Повести…" процитированный выше «варяжский» отрывок продолжается так: "И
было у него (Рюрика) два мужа, не родственники его, но бояре, и отпросились они в
Царьград со своим родом. И отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на
горе небольшой город. И спросили: "Чей это городок?" Те же ответили: "Были три
брата, Кий, Щек и Хорив, которые построили городок этот и сгинули, а мы тут сидим,
их потомки, и платим дань хазарам". Аскольд же и Дир остались в этом городе,
собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же княжил в
Новгороде". В 880–882 гг. Олег, правивший в Новгороде после Рюрика, отнял Киев у
Аскольда и Дира, а их самих убил. "И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: "Да
будет это мать городам русским". И были у него варяги, и славяне, и прочие,
прозвавшиеся русью. Тот Олег начал ставить города и установил дани словенам, и
кривичам, и мери…"
115. Здесь можно позволить себе краткое отступление относительно происхождения
названий «варяги» и «русы». Хотя предлагаемая версия отнюдь не единственная и
далеко не бесспорна, большинство скандинавских ученых сходятся на том, что rus
происходит от финского прозвания шведов ruotsi (ср. эстонское rootsi), которое, в
свою очередь, родственно древнескандинавскому ro?r, «гребля», "плавание с помощью
гребли", "путь по воде". Предполагается, что название ruotsi происходит от ro?
smenn, люди с водного (гребного) пути (от этого названия произошло наименование
земель, где они жили, — Рослаген, прибрежные области шведского Упплёнда). Другими
словами, финны называли всех шведов именем того народа и края, которые они лучше
всего знали, и они принесли это имя в соседние северные и восточные области, а
затем и в южные — на берега Ладожского озера, заселенные еще до прихода русов
выходцами из финских земель. Оттуда название распространилось по всей Руси (в том
числе и среди славян), так что достигло даже Византии. Оно использовалось только по
отношению к шведам, поселившимся на Руси, и никогда — по отношению к их «шведским»
соплеменникам. Со временем им стали называть не только скандинавов, но и их
подданных-славян. Э.Хьёрне придерживается иного мнения: он считает, что ro?r
переводится как корабль, соответственно, ro?smenn — корабельщики, a Roslagen,
Rodzlagen, Ro?slagen и т. п. означает край, где действует "корабельный закон".
V?ringi, мн. ч. V?ringjar (араб. varank), вероятно, происходит от
древнескандинавского varar — обет, клятва, обещание, с собирательным суффиксом —
ing, и обозначает людей, давших клятву, союзников. Русское слово «варяг»
применялось к странствующим торговцам, и предположение, что «союзники», "давшие
клятву", были партнерами в торговых делах (ср. vara, товары), кажется вполне
разумным. Оно хорошо согласуется также и с тем, что славяне, византийцы и арабы
называли «варягами» всех воинов-торговцев, живших на Руси (в "Повести временных
лет" варягами именуются скандинавы "из-за моря"). Балтийское море называлось
«варяжским». Наименование «варяг», судя по всему, стало использоваться на Руси
только во второй половине X в. А.Стендер-Петерсен считает, что верингами, в отличие
от русов, называли скандинавов "второго призыва", тех, кто отвоевал для Владимира
киевское княжество. Следует также отметить, что слово v?ringjar в источниках
используется не слишком часто, и в подавляющем большинстве случаев — когда речь
идет о скандинавах, служивших византийским императорам. Возможно, новый термин
появился тогда, когда русы полностью славянизировались и для выходцев из
Скандинавии византийцам потребовалось другое название.
Так или иначе, вопрос об этимологиях всех этих наименований остается открытым.
«Норманистскую» версию наиболее убедительно и последовательно отстаивает В.Томсен
(Thomsen V. The relation between ancient Russia and Scandinavia, 1877).
Г.Вернадский высказывает иную точку зрения, согласно которой первые скандинавы,
появившиеся на юге Руси в начале VIII в., получили свое имя от аланского ruxs.
В скандинавских источниках Русь именуется Svi?jo? hinn mikla, "Большая Швеция" или
Гардарики, "королевство (укрепленных) городов". Большинство городов уже
существовало, когда шведские воины-торговцы пришли на Русь, и, судя по названию,
шведы не оставили этот факт без внимания. Новгород они называли Хольмгард, Город на
острове, Киев — Конугард, Корабельный город. Арабские земли звались Сёркланд, Земля
шелка; Константинополь — Миклагард, Великий город.
116. Г.Вернадский в книге "Древняя Русь" высказывает мнение, что Саркель строился
не столько для защиты от печенегов или мадьяров, сколько ради того, чтобы
противостоять русам, в особенности тем из них, кто, как считает Вернадский, жили по
берегам Азовского моря. Возможно, крепость возводилась с расчетом на всех трех
противников.
117. См. Annales Bertiniani // Ed. Waitz G. Hannover, 1883. Эту часть анналов
составил добросовестный и хорошо осведомленный о делах королевства хронист
Прудентий, епископ Труа.
118. В эпоху викингов, судя по всему, власть конунгов, правивших в Центральной
Швеции, распространялась и на Аландские острова. Археологические раскопки выявили,
что жители островов имели со шведами куда более тесные связи, чем с финнами, и
активно участвовали в шведской торговле с Русью и арабским миром.
119. В "Саге о Гутах" говорится: "Изгнанные гуты приплыли на остров у берегов
Эстляндии, который звался Дагё, и остановились там, и возвели крепость, что стоит
до сих пор. Но они не могли прокормиться в этой земле и потому отправились дальше,
по реке Двине на Русь. И так они пришли в Грецию". Торговые связи Балтики с Черным
морем через Двину-Дон-Донецк, а также весьма сомнительная гипотеза о том, что
варяги якобы в 739 г. достигли Азовского моря, где местные славяне-анты и назвали
их «русами», обсуждаются подробно в книгах Г.Вернадского "Древняя Русь" и "Киевская
Русь".
120. Лиутпранд Кремонский описывает народы, живущие к северу от Византии, в своем
«Antapodosis». В том же сочинении в (V,15) говорится: "На севере живут люди,
которых греки зовут русами, мы же по положению их родной земли называем их
нордманнами (Nordmannos)". Лиутпранд ездил послом в Константинополь в 948–950 гг. и
968 г.
121. То есть славян. В то время, к которому относятся сведения Ибн-Русте, шведы-
русы уже в значительной степени ассимилировали с основным славянским населением тех
мест, где они жили. В любом случае славяне обеспечивали военную мощь русов
необходимыми людскими ресурсами.
122. Г.Вернадский утверждает, что Ибн-Русте описывал крепость Тмутаракань на
Таманском полуострове, омываемом с трех сторон Черным и Азовским морями и водами
Керчинского пролива. По его мнению, Тмутаракань была одной из первых крепостей
русов и основным центром торговли с Востоком и Кавказом. В середине IX в. из-за
нашествий хазар и мадьяров крепость оказалась отрезана от земель северных русов.
(См.: "Древняя Русь"; "Происхождение Руси").
123. Местоположение Гнездово как торгового центра было очень выгодным. Город стоял
на Днепре; в окрестностях его протекали еще две реки — Двина, впадавшая в
Балтийское море, и Ока, которая несла свои воды на восток, через финский Муром в
Волгу, откуда открывался путь в Булгарский каганат.
124. Не исключено, что археологические данные, полученные при раскопках
захоронений, интерпретируются пристрастно. Многие разновидности оружия и
погребального инвентаря, равно как и практики захоронения, могли использоваться
славянами с тем же успехом, что и скандинавами, поэтому более внимательное и
объективное изучение находок может скорее поколебать, нежели упрочить позиции
«норманнистов». С другой стороны, встречающиеся в большом количестве корабельные
погребения явно принадлежат скандинавам или, по крайней мере, свидетельствуют о
сильном скандинавском влиянии.
125. Переводчик пользовался русским изданием; Константин Багрянородный. Об
управлении империей / Под ред. Г.Г.Литаврина и А.П.Новосельцева — М., 1989.
126. Несмотря па трудности перевода, скандинавское происхождение этих имен
очевидно.
127. Карл-Карли, Ингьяльд, Фарульв, Вемунд, Хродлейв, Годи-Гуди, Хроальд, Карни,
Фридлейв, Ангантюр, Транд, Лейдульв, Фасти, Стейнвид — типичные древнескандинавские
формы имен. Большинство из них — восточношведские, но некоторые — финские.
128. Лев Диакон. История / Пер. М.М.Копыленко. — М., 1988.
129. Захоронения в Бирке — наглядное тому свидетельство. Приведенная ниже таблица
взята из книги П.Сойера "Эпоха викингов", который в свою очередь заимствовал ее из
работы X.Арбмана.
Сойер далее добавляет: "Присутствие среди погребального инвентаря монет VIII в.,
разумеется, не означает, что сами захоронения датируются этим временем, ибо старые
монеты имели хождение в Скандинавии на протяжении долгого времени. Иногда они
соседствуют в погребениях с более поздними: например, в одном из захоронений вместе
с монетами 818–819 гг. найдены четыре чеканки 913–932 гг. По аналогии можно
предположить, что и в других случаях Монеты более раннего периода входили в
погребальный инвентарь захоронений X в.".
130. Подробнее эта тема обсуждается в главах 5 и 8 книги П.Сойера.
154. Как мы уже могли убедиться, в вопросах веры норманны проявляли редкую
терпимость. Многие скандинавы, посещая христианские страны, принимали неполное
крещение, primo signatio. Суть его состояла в том, что над язычником совершалось
крестное знамение для изгнания бесов, после чего он мог посещать мессу и жить в
христианском окружении. "Это был распространенный обычай у торговых людей и у тех,
кто нанимался к христианам, потому что принявшие неполное крещение могли общаться и
с христианами и с язычниками, а веру они себе выбирали ту, какая им больше
понравится" ("Сага об Эгиле", 50).
155. Переводчик пользовался русскими изданиями: Старшая Эдда / Пер. А.Корсуна под
ред. М.Стеблин-Каменского // Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. — М.,
1975.; Младшая Эдда. Пер. Смирницкой под ред. М.Стеблин-Каменского. — М., 1994.
156. Блестящие, хотя не всегда убедительные рассуждения Дюмезиля о скандинавской
религии содержатся в Dumezil G. Les Dieux des Indo-Europeens, Paris, 1952; Dumezil
G. Les Dieux des Germains, Paris, 1959. Воззрения этого исследователя подробно
излагаются и анализируются в Turville-Petre E. Myth and religion of the North,
1964; Davidson E. Gods and myths of Northern Europe, 1964.
157. Старшая Эдда. / Пер. А. Корсуна под ред. М.Стеблин-Каменского // Беовульф.
Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. — М., 1975.
158. Цит. по: О происхождении германцев и местоположении Германии / Пер.
А.С.Бобовича под ред. М.Е.Сергеенко // Корнелий Тацит. Соч. в 2-х т. Т. 1. — М.,
1993.
159. В этой части своего изложения автор во многом опирается на Работы О.Ольсена,
См.: Olsen О. Horg, Hov og Kirke.
160. Вышеприведенный отрывок процитирован по: Снорри Стурлусон. Круг Земной. — М.,
1980. См. Примечания. Составитель примечаний М.И.Стеблин-Каменский.
161. Имеются также три важных комментария к этому тексту:
Schol. 138. "Около храма есть огромное дерево, широко простирающее свои ветви. Оно
вечнозеленое, зимой и летом. Никто не знает, что это за дерево. Там есть также
родник, где язычники имеют обыкновение совершать жертвоприношения, топя живого
человека. Если он не выныривает, то считается, что желание народа сбудется".
Schol. 139. "Золотая цепь окружает храм, вися на крыше здания, так что идущие к
храму издали видят ее блеск. Само же капище стоит па ровном месте, окруженное
холмами наподобие театра" (ср. описание храма Соломона, 2 Пар., 3: 15–16). Цит по:
Снорри Стурлусон. Круг Земной. — М., 1980. См. Примечания, с. 635. Составитель
примечаний М.И.Стеблин-Каменский.
Schol. 140. Празднества длятся девять дней. Каждый день приносят в жертву человека
и других живых тварей, так чтобы к концу общее число жертв составило семьдесят два.
Это происходит во время весеннего равноденствия".
162. Цит. по Младшая Эдда / Пер. О.Смирницкой под ред. М.Стеблин-Каменского. — М.,
1994.
163. Wilson D., Klindt-Jensen О. Viking Art, 1966, p. 116.
164. Цит. по: Поэзия скальдов / Пер. С.В.Петрова. Отв. ред. М.И.Стеблин-
Каменский. — М., 1979.
165. Драпа написана в размере рунхент — единственном скальдическом размере с
конечной рифмой. Более традиционен размер доркветт, в котором присутствуют только
внутренние рифмы (хендинги), а строки связывает аллитерация. Возможно, рунхент
изобрел сам Эгиль (ориентировочно в 948 г.). Не исключено, что он придумал этот
размер под влиянием англосаксонской поэзии и рифмованных латинских гимнов, которые
слышал, пока находился при дворе англосаксонского короля Этельстана.
166. Цит. по: Поэзия скальдов / Пер. С.В.Петрова. Отв. Ред. М.И.Стеблин-
Каменский. — М., 1979.
167. Цит. по: Поэзия скальдов / Пер. С.В.Петрова. Отв. ред. М.И.Стеблин-
Каменский. — М., 1979.